Кулак обернулся сгустком рыжего огня. Мелькнуло перекошенное злобой лицо коротышки… вскинутая для защиты рука… но поздно.

Виктор ударил оскорбителя в скулу. И тот, несмотря на немалый свой вес (полтора центнера на глаз, не меньше) — кубарем покатился через порог, внутрь дома. С грохотом обрушились какие-то полки, кто-то жалобно не то заблеял, не то замяукал — и все стихло.

Огонь исчез. Душащая ярость — тоже. Болел кулак — словно Виктор хватил им по каменной стенке. Кожа на костяшках была содрана. Виктор поморщился, потряс кистью.

— Ну-у, какой ты, однако… — плаксиво пробубнили из темноты. — Предупреждать надо…

— «А кто у нас муж? — Волшебник! — Предупреждать надо!» — передразнил его Виктор цитатой из «Обыкновенного чуда». — Дальше драться станем?

— Чего уж… до срока, — буркнули из темноты. — Входи, входи, чего стоишь? Помоги встать — не видишь, полкой придавило? Я, ежели ворохнусь, все на ней переломаю…

Виктор проворно шагнул через порог. Глаза подозрительно быстро привыкли к темноте — слишком быстро даже для сна. Во снах у нас порой есть крылья, и пули из дул нашего оружия летят медленно-медленно, по длинным изогнутым дугам — но вот в темноте мы видим плохо даже там.

Это, несомненно, была лаборатория. Совершенно не похожая на привычные ему — «изнаночные», как сказали бы в Срединном Мире. Здесь не было никаких приборов, агрегатов или устройств. Только здоровенные полки на стенах. Но на полках — ни единой бутыли, коробки, банки или любого иного вместилища. Непонятные предметы свалены кучами, следуя какой-то непостижимой внутренней логике. Огонь в очаге горел сам по себе, ни дров, ни угля; на мгновение Виктор даже подумал, не подтянут ли сюда газ.

Но, конечно, никакого газа тут не было. Просто сам по себе горящий огонь. И над ним котел, черный, закопченный, с иззубренными краями. Виктору стало даже немного не по себе — зазубрины на краях очень уж напоминали следы зубов. Прямо на глаза попался очень неплохо сохранившийся рельефный отпечаток человеческой челюсти. В натуральную величину. Верхней, с косыми, не исправленными в детстве резцами.

Виктор приподнял тяжеленную полку (каменная она, что ли?), и коротышка выбрался на волю.

— Спасибо, — кажется, это было сказано довольно-таки искренно. — А ты не из слабаков. Угощать, как у вас принято, мне тебя нечем, так что не обессудь. Все в дело пошло.

— А что за дело? — как бы между прочим полюбопытствовал Виктор. Котел висел над огнем без всяких подпорок, запашок оттуда шел отвратительный, и помыслить об угощении сил не было.

— Да так… — ответствовал коротышка без видимой охоты. Почесал затылок. Покашлял. Снова почесал затылок.

И в это время в громадном сундуке, единственном сундуке во всем доме, что-то мерзко заскреблось и зашебуршилось. «Крыса, что ли?» — подумал Виктор.

Коротышка скривился, как от сильной зубной боли. Бросился к сундуку. Рывком распахнул крышку. Запустил туда руку по самое плечо, ойкнул и миг спустя выпрямился.

Виктор окаменел.

В кулаке у коротышки дергался, суча тонкими ручками и ножками, крошечный человечек, размером чуть больше перочинного ножа. В нелепой коричневой шляпе с полями, красной рубашке и коричневых же штанах. Лицо у него было словно выгоревшее, все в струпьях и шрамах. А на правой руке — что-то вроде перчатки с пятью длинными (по его мерке, конечно) остриями, что-то вроде монтерских «кошек».