Еще в марте, за три месяца до начала войны, генерал Голиков представил вождю обширный документ, неопровержимо свидетельствующий о подготовке Германии к нападению на Советский Союз. Но сам же и пометил:

«Большинство агентурных данных, касающихся возможностей войны с СССР весной 1941 года, исходят от англо–американских источников, задачей которых на сегодняшний день, несомненно, является стремление ухудшить отношения между СССР и Германией… Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, быть может, германской разведки».

Известный военный историк профессор Виктор Александрович Анфилов, сам участник Великой Отечественной, через двадцать лет после войны спрашивал Голикова, дослужившегося до маршала:

   – Почему вы сделали вывод, который отрицал вероятность осуществления вами же изложенных планов Гитлера? Вы сами верили этим фактам или нет?

   – А вы знали Сталина? — задал встречный вопрос Голиков.

   – Я видел его на трибуне мавзолея.

   – А я ему подчинялся, — сказал бывший начальник военной разведки, — докладывал ему и боялся его. У него сложилось мнение, что пока Германия не закончит войну с Англией, на нас не нападет. Мы, зная его характер, подстраивали свои заключения под его точку зрения.

Немецкие планировщики исходили из того, что победа над Красной армией будет достигнута в кратчайшие сроки. Отклонение от этого плана исключалось. В 1940–1941 годах в Германии наблюдалась стагнация военного производства и катастрофическое падение производительности труда. Гитлер уверенно обещал своим солдатам, что они вернутся на свои рабочие места в конце августа. В октябре сорок первого планировалось демобилизовать треть армии, чтобы нарастить военное производство.

Разработчики операции «Барбаросса» делали ставку на скорость, на моторы, на концентрацию сил на главных направлениях, на первую решительную битву. Упоение собственными успехами сыграло дурную шутку с руководством Третьего рейха. Генерал–фельдмаршалу Федору фон Боку, которому было поручено захватить столицу Советского Союза, фюрер уверенно сказал:

   – После захвата Украины, Москвы и Ленинграда Советам придется пойти на мировую.

А в Лондоне премьер–министр Черчилль пытался предостеречь Сталина.

Личный кабинет Черчилля и секретариат находились в лондонском бомбоубежище, где теперь устроен музей. Здесь он написал первое личное письмо Сталину. Это было предостережение. Премьер–министр хотел обратить внимание советского руководителя на грозящую ему опасность.

«Я написал Сталину краткое и загадочное письмо, — вспоминал Черчилль, — надеясь, что сам этот факт и то, что это было первое письмо, которое я посылал ему, привлекут его внимание и заставят призадуматься».

Предупреждения Уинстона Черчилля о готовящемся нападении нацистской Германии на Советский Союз однозначно воспринимали в Кремле как провокацию, как желание поссорить Москву с Берлином. Тем более, что и британская разведка весной сорок первого не верила в возможность войны между Советским Союзом и Германией.