– А ты чего в такую рань нынче встала?

– Не терпелось отдать тебе кольцо и вообще начать день рождения, двадцать лет как-никак.

По дороге она вдруг спросила меня:

– Мамуля, а что ты наденешь?

– Сама не знаю, вообще-то я хотела белый костюм, но…

– Нет, белый костюм Марат Ильич уже видел.

– А при чем здесь Марат Ильич?

– А при том, что, если ты на свидание к нему надела такой шикарный костюм, значит, хотела сразить его наповал!

И впрямь психолог!

– Мамуля, ну скажи, у тебя с ним что-то было, это ведь неправда, что у него был роман с Алевтиной? Ну, мама, я ведь видела, как он на тебя смотрел. И на меня…

– Что?

– Мамуля, только не сердись, ты же знаешь, как я ко всему этому отношусь, ну скажи, это он, да?

– Кто?

– Это он, мой… отец? Да?

Она смотрела на меня синими, его глазищами.

– Данечка, тебе это так важно?

– Ага, значит, я права, это он! Ты спрашиваешь, важно ли, да нет, теперь уже не важно… но все равно, ужасно интересно посмотреть на своего отца, познакомиться с ним…

– Но ты уже познакомилась… – ляпнула я, и разговор из теоретического стал уже вполне конкретным.

– Эх, мамуля, была у тебя одна тайна и ту я разоблачила. Ты не сердишься?

Посреди пустынной в субботнее утро улицы она повисла у меня на шее.

– Чего ты боишься, мама? Мне же от него ничегошеньки не надо, тебе тоже, вон у тебя Кент какой клевый! Да ты сама подумай, как здорово – он придет, а ты вся такая из себя красивая, нарядная, и с тобой Кент, видный, остроумный, влюбленный… Да, мама, а он-то знает?

– Догадался. Вчера вечером звонил, говорил, что все высчитал.

– Что высчитал?

– Что ты его дочь.

– А он рад?

– Понятия не имею. Мы должны с ним завтра встретиться и поговорить. Но большой радости я как-то не почувствовала. Даже если и рад, все равно в результате чего-нибудь да испугается.

– А чего тут пугаться, мы же ему не навязываемся!

– Еще не хватало!

– А ты у меня, мамочка, большой молодец, гордая!

– Да какая там гордость, чёрта ли в ней, просто очень уж не ко времени он появился, папуля твой. Я так когда-то мечтала о встрече с ним, и именно о такой, но теперь…

– Ты ему не все высказала, когда вы встретились?

– Ах, Дашка, давай не будем портить себе этот день!

– Мам, а как же мне теперь себя с ним вести, когда я знаю, что он знает?

– Думаю, выяснять такие вещи публично, тем паче в присутствии твоей свекровушки, не стоит. Я просила его пока молчать, хотя бы сегодня, молчи и ты. А завтра, если захочешь, можем встретиться втроем, и пусть-ка он покрутится!

– Правильно! Какая ты у меня умная, мама!

О нет, я дура, набитая дура, такая же, как все бабы! Что мне, спрашивается, надо? А надо мне, видите ли, выглядеть сегодня на все сто, чтобы убить одним ударом и Котю, и Марата! Хотя оба, кажется, и так убитые. Да нет, если честно, больше всего мне хочется утереть нос этой противнейшей бабе, моей сватье. Ох, до чего же я ее не люблю! На редкость мерзкая особа! Мы с ней знакомы уже лет пятнадцать. Когда-то она тщательнейшим образом скрывала свое еврейское происхождение, носила фамилию первого мужа Уварова, работала в Госплане и была правовернейшей коммунисткой. Как только коммунизм пошел на убыль, так тут же стало убывать и ее коммунистическое сознание. Она быстренько оформила брак с мужем-евреем, с которым жила, так сказать, во грехе, заставила его усыновить родного сына, до той поры считавшегося незаконным, и при первой же возможности уволокла мужа в Израиль, где бедняга Беркович очень быстро умер от какой-то сердечной болезни. Тогда она стала требовать, чтобы сын тоже приехал в Израиль, а Даня, уже тогда женихавшийся с Дашей, ни за что не хотел. Но тут он окончил консерваторию, работы для него не было, а мамаша сулила ему в Израиле блестящую карьеру. Вот тогда он быстро женился на Дашке, и они смотались. Блестящая карьера, насколько я понимаю, ему тут тоже не светит, но, в общем, могло быть и хуже. К счастью, Даня пошел не в мать, а в милого славного Берковича. Пусть-ка теперь эта поганка увидит, что я приехала из Москвы, которую она с презрением оставила лет семь назад, и не только там не захляла, а, наоборот, можно сказать, процвела, и вокруг меня вьются два мужика, которые оба – она же подробностей не знает – смотрят на меня горящими глазами… Ого-го, это будет весело, а все драмы как-нибудь утрясутся, рассосутся… Приняв такое решение, я успокоилась, развеселилась, и Дашка, которой я, разумеется, ничего не сказала о своих не слишком красивых намерениях, тоже сразу повеселела.