– Ты спятил?! – в гневе прошептал Пол. – Зачем нападать на него, если сам ранен? Думал, он не выстрелит?

– Нет! – засмеялся бледный, потный толстяк. – Я не думал, что он выстрелит. – Веббер охнул от боли. – Пойди проверь, не откликнулся ли кто на его малодушный крик о помощи.

Пол выбежал через переднюю дверь и отметил, что возле склада по-прежнему никого. Через дорогу высилось безоконное здание, фабрика или склад, в воскресенье закрытое. Вероятно, пули ударились в стену того здания, никем не замеченными.

– Все чисто, – доложил он, вернувшись к Вебберу, который успел сесть и рассматривал свой окровавленный живот.

– Ох!

– Нужно найти доктора, – заявил Пол, вешая винтовку на плечо.

Он помог Вебберу подняться и через дверь черного хода вывел к лодке. Бледный, потный Отто лег головой к носу лодки, а Пол налег на весла, направляя лодку к пристани, возле которой остался грузовик.

– Куда мне отвезти тебя? Ну, к доктору?

– К доктору? – смеясь, переспросил Веббер. – Слишком поздно, мистер Джон Диллинджер. Оставь меня и делай свое дело. Я чувствую, уже слишком поздно.

– Нет, я отвезу тебя к доктору, – настаивал Пол. – Скажи, где найти такого, который не побежит в СС или в гестапо?

Шуман подогнал лодку к причалу, пришвартовал и вылез на мостки. Маузер он положил на клочок травы и обернулся, чтобы помочь Вебберу выбраться из лодки.

– Нет! – прошептал Пол.

Собрав остатки сил, Веббер развязал веревку и оттолкнул лодку от причала. Течение уже отнесло ее от берега футов на десять.

– Нет, Отто, нет!

– Говорю, уже слишком поздно, – прохрипел Веббер и невесело засмеялся. – Ты только глянь, похороны викинга! Когда вернешься домой, поставь Джона Филипа Сузу и вспомни меня. Хотя я до сих пор считаю его англичанином. Вы, американцы, слишком много присваиваете. Ступай, мистер Джон Диллинджер! Сделай то, ради чего сюда приехал!

Глаза закрываются, Отто оседает в лодку, все быстрее уплывающую по мутным водам Шпрее, – таким Пол Шуман в последний раз увидел своего друга.

Двенадцать молодых людей, поставивших жизнь и свободу выше чести. Как назвать их решение, трусливым или свободным? Курт Фишер гадал, одного ли его мучает этот вопрос.

Автобус, вроде того, на котором братья студентами ездили на пикники, вез их на север от Берлина по сельской местности. Толстяк-водитель ловко гнал автобус по извилистой дороге и безуспешно заставлял парней спеть охотничью или походную песню.

Братья сидели рядом и, слушая чужие истории, постепенно познакомились с попутчиками. В основном с ними ехали арийцы, все из семей среднего класса, все с образованием, учатся в университетах или намерены поступить, отбыв трудовую повинность. Половина молодых людей оказались интеллектуальными или политическими оппозиционерами вроде Курта и Ганса – социалистами, пацифистами. Вторую половину составляли «безбашенные детки» из семей побогаче, бунтующие против нацистов, но не по политическим, а, скорее, по культурным причинам – из-за цензуры в кино и музыке.

Евреев, славян, цыган в автобусе, разумеется, не оказалось. Коммунистов тоже. Вопреки заверениям полковника Эрнста, Курт понимал: пройдут годы, прежде чем представителей этих этнических и политических групп допустят в армию и правящие круги Германии. Курт не сомневался: пока у власти троица Гитлер, Геринг, Геббельс, такому не бывать.