Ощущение собственной индивидуальности семантически наиболее близко к ощущению «независимости», но не в смысле какой-то агрессивной, самоутверждающей независимости, а скорее, напротив, некой утвердительной и спокойной уверенности в собственной независимости или, лучше, данности самого себя самому себе, индивидуальности себя – «я есмь я, и ни что иное». Вот что пишет С.Л. Франк: «“Я” есть для меня по самому существу нечто единственное – именно “мое я”; или, точнее, – чтобы избегнуть здесь логической ошибки idem per idem – “я” дано мне только в составе конкретного “я есмь”, а это “я есьм” по существу своему неповторимо и единственно в отношении всего остального. Философы, говорящие о каком-то “я”, которое будто бы “есть”, уже в грамматической ложности предложения, в котором личное местоимение первого лица согласуется с глагольной формой третьего лица, обнаруживают неадекватность своей мысли самой реальности. Не только грамматически, но и по существу ошибочно говорить: “я есть”; правде сооответствует только, что “я есмь”; и очевидно, что это “я есмь” и тем самым входящее в его состав “я” есть нечто по самому существу своему единственное. Или, точнее, чтобы опять не впасть в указанное только что искажение строения самой реальности, мы скажем: “я по существу есмь единственный”»^>34.

Собственная «естьность» не имеет ни морального, ни социального, ни материального, ни идейного, ни какого иного субстрата, она ощущается в виде нашей принадлежности к миру, не более того. В обыденной жизни мы всегда находимся в системе требований, предъявленных к нам, хотя сами мы, как правило, этого, за редким исключением, не ощущаем. Мы должны вести себя определенным образом, что-то мы должны делать вовремя, где-то мы должны присутствовать и так далее, и тому подобное. Тут, в этой индивидуальной «естьности», этого нет, все эти требования исчезают, ощущаются мало значимыми, пустыми настолько, что они просто перестают замечаться и уходят.

Независимость от требований – крайне не типичное переживание, сопряженное с изменением в ощущении собственной активности. Ценен оказывается не результат нашей деятельности, как это происходит обычно (мы всё делаем «почему-то» и «для чего-то»), а активность ценна сама по себе. Она спонтанна – “из нас происходящая”, индивидуальная, не связанная непосредственно с внешним императивом (прямым или завуалированным). Спонтанная активность при переживании собственной индивидуальности – это, скорее, проявление жизненности нашего существа, нежели собственно какая-то деятельность. В отличие от последней эта спонтанная активность не связана с «внешним», она явленная индивидуальность, поскольку беспричинна в том смысле, как мы привыкли думать о «причине». Видимо, именно это имел в виду Карл Роджерс, когда говорил об ощущении жизни как «текущего» процесса («Быть тем, кто ты есть, – пишет Роджерс, – значит полностью стать процессом»^>35), что приводит к «единству и интеграции функционирования».

Спокойствие, наполняющее сознание (Кришнамурти называет такое состояние «безмолвием», «безмолвием ума»), словно бы разлито по тем отношениям, в которых мы испытываем это ощущение, спокойствие это связано с потерей чувства временности (времени) и пространственной ограниченности. Здесь любое пространство представляется достаточным, а если оно достаточно, то оно и не замечается вовсе, его данность как бы перестает существовать. Это подобно тому, как мы не замечаем концентрации кислорода во вдыхаемом воздухе, но лишь до тех пор, пока его количество в нем «достаточно», как только его станет меньше или больше – организм отфиксирует это изменение и станет «замечать», являя некую активность. Нет в этом ощущении и неких транзиторных, временных, ценностей и интересов, сознание равномерно рассеяно по воспринимаемому, поэтому нет ничего странного в том, что внимание не переключается, не отвлекается и пребывает в гармоничном спокойствии. В самом общем смысле индивидуальность – это ощущение собственной естественности и спонтанности в отношениях.