И начал подниматься по лестнице.

Один пролет лестницы шел влево и наверх, другой разворачивался на сто восемьдесят градусов и уходил вправо до самого верха. И, как и все остальное в доме, они были самыми обычными – только увеличенными в полтора раза; мне приходилось делать непривычно большие шаги, и моя мышечная память сопротивлялась. К тому же я чувствовал, что верхняя часть моей головы видна из коридора второго этажа, через перила лестницы. Там мог лежать Котт, направив дуло вдоль перил, и выстрелить мне в спину как раз перед тем, как я сверну на лестничную площадку перед вторым пролетом. Я шагнул на площадку. На дистанцию примерно в двенадцать футов. Или четыре ярда. И я не был сделан из алюминиевого оксинитрида.

Так что я прижался к стене и пошел спиной вперед, пока сам не начал видеть коридор второго этажа. Он был пустым. Никаких следов Котта. Я поспешно преодолел последний пролет лестницы и оказался в коридоре, таком же, как на первом этаже, только пол здесь был не мраморным, а деревянным и застелен ковром, широким, как свежескошенная прерия. Я увидел серию закрытых дверей, каждая высотой в девять футов, две слева, две справа и одна прямо, в конце коридора, в торцевой стене. Очевидно, там находились комнаты для гостей, и мне придется подойти к ним по прямой.

Впрочем, одно преимущество у меня имелось: широкий коридор гигантского дома позволял двигаться зигзагами. В обычном доме коридор второго этажа предоставлял узкое поле обстрела. Однако дополнительные пятьдесят процентов ширины давали мне шанс оставаться вне центральной линии огня. Возможно, Котт заготовил какую-то ловушку. Его винтовка заранее нацелена и готова стрелять сквозь дерево. Возможно, он использовал инфракрасный луч. Или очки с рентгеновским излучением.

Я благополучно добрался до торцевой стены, прижался к ней рядом с дверью, вытянул руку с «браунингом» и постучал рукояткой в дверь.

– Котт, ты здесь? – сказал я.

Молчание.

Я постучал снова, громче.

– Котт? Открой дверь.

Я решил, что он вполне может так поступить. С точки зрения баллистики дверь была открыта. Любой из нас мог выстрелить сквозь дерево. В его случае пуля пробьет все, что угодно. При желании он прицелится и выстрелит на звук. Для него двери и даже стены не препятствие. Он живет в прозрачном доме.

Но он захочет все видеть. Обязательно. Человек, который вешает на стену фотографию, чтобы та стала последним, на что он посмотрит перед сном, и первым, что возникает перед ним утром, постарается, чтобы пуля вошла в мое тело у него на глазах. Наверное, он думал об этом, когда занимался йогой. Мысленно представьте себе свой успех. Он ждал шестнадцать лет. Он вполне мог открыть дверь.

– Котт, сначала нам нужно поговорить, – сказал я.

Молчание.

– Нет ущерба, нет вины, – продолжал я. – Ты забудешь обо мне, а я – о тебе. Нет нужды делать из мухи слона. Я многих парней отправил в тюрьму, но ни один из них не принял это так близко к сердцу.

Я услышал шорох, и на секунду мне показалось, что это дверь, однако он доносился со стороны лестницы. Краем глаза я заметил, что мимо пробежал ребенок. Он пересек коридор и исчез из виду. «Маленький мальчик», – подумал я. Как Беннетт мог не сказать мне о нем? Где его мать? Проклятье, что здесь происходит?