Отец показал этому красному дьявольскому глазу фотографию своей маленькой дочери.

– Взгляни хорошенько. Такой она была, когда ее похитили из палисадника ее дома в Шипхее, Торки. Оттуда, где она чувствовала себя в безопасности, где жила с матерью и отцом. В тот день вы разрушили не одну жизнь.

Отец назвал адрес, точное время, дату и год.

В красном глазе не появилось ни капли сожаления.

– Я знаю об этой девочке.

Сердце у Отца екнуло, затем снова забилось, только уже учащенно.

– Oui, oui.[6] Я помню. Помню, – добавил мужчина почти с нежностью в голосе и улыбнулся.

Напряжение было такое, что воздух в помещении будто замер, а время остановилось. Вдалеке, в комнате старика, где могло бы разместиться тридцать пациентов муниципального дома престарелых, раздался «киношный» выстрел.

Отец продолжал молчать, не зная, что сказать. Втайне он не ожидал услышать правильный ответ. Какие-то остатки излишней порядочности у него внутри мешали добывать информацию подобным способом, поэтому он не хотел, чтобы его поведение вознаграждалось. Но это был единственный способ, и Отец был уверен, что со временем его методы станут обычной практикой. К этому заключению он пришел за многие часы, когда таращился на стены, полы и потолки, нуждавшиеся в покраске.

– Я расскажу тебе об этом, и ты убьешь меня. Oui, Oui. Потому что, если останусь жить, то предупрежу того, кто так щедро заплатил мне, чтобы я нашел исполнителей похищения, верно? И тогда те, у кого она сейчас, узнают, что ты придешь к ним. Если я останусь жить, мне придется сделать кое-что плохое с твоей сучкой-женой. И твоей сучкой-дочерью. Я прав, не так ли? Должно быть, ты знаешь про нас и наши методы. Ты же родитель, да? Но в этом доме мы все родители. Я тоже. Да, разве ты не знал этого? Все мы здесь плохие родители.

И когда Отец присел, ошеломленный этой вспышкой бесчеловечности, к которой, как ему казалось, он уже привык, до его ушей донесся далекий, еле слышный скрип резины о мрамор, и он откатился в сторону.

В кожаном диванчике, находящемся в паре футов у него за спиной, появилось отверстие, из которого со свистом вышел воздух, и одновременно с этим раздался пистолетный выстрел.

Разбилось стекло, треснуло дерево, посыпалась штукатурка.

Отец увидел белую фигуру сиделки, ее рука мелькнула, и она снова выстрелила. Затем еще и еще, разнося в пух и прах комнату вокруг него.

Краснорожий Йона Аберджиль катался по полу взад-вперед, отдавая приказы.

– Убей его! Убей его! Убей его, сука!

Отец ждал, что его застрелят, но женщина продолжала палить наугад, попадая то слишком низко, то слишком высоко. Ее бледное лицо подергивалось от шока. Как и он, она не была профессиональным стрелком, ошибалась с расчетами и, как следствие, промахивалась.

Отец откатился в сторону и спрятался за софой. Заметил, что две пули, пробив диванчик, попали в деревянные шкафы, стоящие у стены. Вот откуда он слышал треск дерева. Но укрытие он нашел себе плохое. Испугавшись, что женщина внезапно вернет самообладание и прицелится более точно, Отец встал на колени, оперся запястьями о спинку дивана и выстрелил.