– Я не должен был приезжать.

– Нет. Я хотела тебя увидеть. Я скучала.

Она давно уже не говорила так.

– Боже, я скучаю по нам. По всем нам. Именно поэтому я делаю это.

Жена кивнула, шмыгнула носом и вытерла глаза.

– Прости. В последнее время от меня было мало поддержки.

– Все в порядке.

– Не могу согласиться. Только не с их методами…

– Информация поступает не от националистов, – сказал он.

Жена шмыгнула носом, коснулась краешков глаз.

– Откуда ты знаешь? Хотя ладно. Думаю, меня это уже не волнует.

Отец кивнул.

– Даже если бы информация поступала от самого дьявола, мне было бы плевать.

Жена повернулась к нему, в ее влажных глазах внезапно заиграла улыбка.

– Хочу, чтобы ты знал, что мне сейчас лучше… чем было.

– Не спеши. Мы справляемся с этим по-разному, только и всего.

Именно поэтому они не могли подолгу быть вместе; ее отчаяние и его ярость создавали гремучую смесь. Они часто жили порознь, пусть даже и в одном доме, когда они больше всего нуждались друг в друге.

– Я начала перебирать ее вещи.

Отец кивнул. Два года назад ее родители рассортировали всю ее одежду и игрушки, и он понимал, что это далось им нелегко. Мать жены даже упала в обморок в первый раз, когда вошла в спальню дочери; в один из тех далеких дней, которые он не хотел бы вновь пережить. Один из многих дней, исполненных вины и безумия, битья кулаком по стенам и ора в телефоны, хождения по улицам и дерганья людей за локти. Время не исцелило их разбитых сердец, но, по крайней мере, позволило им действовать.

Отец посмотрел на грядки и вспомнил, как дочь помогала им садить семена и выкорчевывать картофель в их собственном саду; как устраивала осмотры улиток, мокриц и муравьев. Вспомнил бесконечные больницы для бедных насекомых, раздавленных ее маленькими пальчиками, когда она перевозила их в пластмассовых игрушках из секонд-хенда. У него перехватило дыхание.

Миранда откашлялась.

– Ее рисунки… ее рисунки помогли больше всего.

Их дочь была привередливым художником, облачалась в самодельный рабочий халат и занималась за столом, который ее дедушка сделал ей из садовой калитки. Отец улыбнулся.

– На них изображен мир, каким она его видела, – сказала жена внезапно окрепшим голосом. – То, что имело для нее значение. Ее рисунки говорят мне больше, чем ее игрушки и одежда, а еще те игры, в которые мы играли, те бесконечные игры. Непослушные игрушки, бедные игрушки, хорошие игрушки. Фильмы я по-прежнему не могу смотреть, только ее рисунки. Они… помогают мне. Мы на каждом из них. Мамочка, папочка, наш дом…

У Отца все поплыло перед глазами.

– Не надо, – прошептал он, у него так сильно перехватило горло, что он не был уверен, услышала ли его жена.

– Мы присутствуем на каждом рисунке. И все мы улыбаемся. – Ее голос обрел легкость и тон, которые Отец не слышал многие годы. Он уже забыл, что у нее такой голос. – Она была счастлива. Я вижу это в рисунках. Даже несмотря на то, что у всех у нас огромные башмаки и уродливые руки, все мы счастливы. Мы делали ее счастливой. По крайней мере, она была счастливой. Всегда. С нами. У нас это было. По крайней мере, было.