Горечь, страх и ярость Отца населяли номер, появлялись вдалеке в различных формах, затем вдруг перемещались к самым глазам, и было неясно, открыты те или закрыты. В какой-то момент, в один из многих влажных часов, когда Отец корчился в горячечном бреду или садился и начинал разговаривать с висящими возле кровати лицами, он пробудился и обнаружил, что превратился в куклу, лежащую в крошечной холодной кроватке. Стены номера вздымались ввысь подобно скалам. Он закрыл глаза и хлебнул воды из бутылки. Жидкость была теплой и со вкусом пластмассы.

Когда он снова заснул, обрывки его разговора с Малкольмом Эндрюсом, первым преступником, которого он навестил, стали циклично проигрываться в сопровождении далекого шума детской площадки. А затем ему приснились кости. Груды костей в лохмотьях. Иссохшие остовы, головы, обтянутые пергаментной кожей, со ртами, разинутыми в безмолвном крике, пыльные и неподвижные, сваленные друг на друга, уложенные ярусами, уходящими ввысь, в умирающий свет.

Его жена тоже была – в ванной и плакала, как и всегда.

Шея Рори простреливалась снова и снова, разорванная щека трепетала, как резиновая. Пробитый череп Найджа Баннермана влажно поблескивал в темноте. Боулз походил на кита, пробитого на террасе гарпуном, и истекал чем-то черным.

Огромная толпа тощих, голых, темнокожих людей испуганно бежала через его комнату. Они всё прибывали и прибывали, поднимая в воздух большие клубы солоноватой пыли. Что-то размером с холм поднялось неподалеку и уставилось сверху вниз. Огонь, охвативший окружающие деревья, снова изменил направление, и Отец, выбравшись из кровати, побежал среди тощих людей.

Его дочь была где-то впереди, сбитая с ног толпой. Она плакала, но он не мог добраться до нее. Его отпихнули в сторону, оттолкнули, прежде чем он смог восстановить равновесие и повернуться на звук ее плача. Когда дочь затихла, он проснулся.

В конце концов Отец лег на кровати лицом вниз, чтобы не видеть людей, которые появлялись и исчезали, появлялись и исчезали. Прошлое, настоящее и бессмысленное – все сходилось в одном месте. Но сон лишь вернул его в их старый дом в Шипхее, где он бежал через палисадник, перепрыгивая с одного яруса на другой, после чего снова оказывался у дверей, ведущих на террасу. Он не видел дочь, но слышал, как она произносит: «Что это?»

Черная машина отъезжала, снова и снова, и Отец бежал по дороге сквозь густой, как патока, воздух. Солнечный свет ослеплял, улица была выложена белым камнем, и блики заставляли щуриться. Вдалеке машина свернула с улицы, но ноги у Отца заскользили, и он сполз по склону холма обратно к воротам их дома. Мир там был серым и влажным. Его жена рыдала на лужайке, спрятавшись от него за деревьями. Отец увидел, что улица превращается в кладбище, заполненное маленькими надгробиями, крошечными ангелочками и россыпями ярких разноцветных цветов. Дочь говорила с ним из-под земли, сказала, что она с друзьями и не может вернуться. Он сел в кровати со страдальческим криком, который, должно быть, услышали в соседних номерах отеля.