– Скорей бы уж уборщики с нашим бардаком управились, – позевывая, сказал я. – Спать охота, мочи нет! А тебе?

– Да, хочется, но… я боюсь, – тихо шепнул Сибирцев.

– ??!

– Помнишь, ты говорил год назад, что уже много лет не видел ни одного нормального сна. И лишь иногда, после причастия, тебе снится покойная мать, которая плачет и пытается укачивать тебя на руках, как маленького?! (См. «Поступь зверя».)

– Помню, – хмуро кивнул я.

– Я тогда не понимал, а сейчас, – Костины глаза подозрительно заблестели, – сейчас мне каждую ночь снится жена. – Сибирцев проглотил комок в горле. – Нет, не пьяная, облеванная, орущая матом, какой я привык видеть ее в жизни, – глухо продолжил он. – Алла… мучается в аду!!! Она горит заживо в серном пламени. Ее внутренности непрестанно грызет гигантский червь. (Изо рта лишь толстый хвост торчит.) А стоящие рядом бесы издевательски хохочут и пыряют ее острыми вилами. Алла плачет, стонет, пытается убежать, но не может. К ногам ее прикреплены цепями тяжеленные гири с огненными надписями: «Гордыня», «Ложь», «Злоба», «Неблагодарность», «Жестокосердие», «Пьянство», «Блуд» и так далее. – Голос Сибирцева прервался, и он резко отвернулся к окну.

– Блуд, – задумчиво повторил я. – А она действительно тебе изменяла?

– Прямых доказательств нет, одни косвенные, – после долгого молчания ответил Костя. – Хотя, знаешь… накануне моей поездки в командировку… Ну, в ту, после которой ее забрали в психушку… Жена с утра пораньше отправилась на вещевой рынок. Юбку себе покупать. «Вернусь, – говорит, – не позже семи».

– Извини, она уезжала трезвая? – вежливо перебил я.

– Да, как стеклышко. Перед отъездом приняла душ, разрядилась, накрасилась, надушилась. Выглядела на удивление доброй, веселой, приветливой. Чмокнула меня в щеку, назвала «котиком» и пообещала «быть хорошей девочкой». Я аж опешил от удивления. Давненько от нее слова доброго не слышал. В трезвом виде – злобное брюзжание из-за любого пустяка. В пьяном – сплошь матерные вопли и оскорбления. А тут – «котик», «буду хорошей девочкой»… Н-да. – Сибирцев нервно прикурил очередную сигарету и украдкой смахнул слезу. – Так вот, я весь день в приподнятом настроении, – голос моего друга наполнился мучительной болью. – «Господи! – думаю. – Неужто исправляться начала?! Счастье-то какое!!!» Но… ни до семи, ни в семь ее нет (в тот день я выходной был, дома сидел)… В половине восьмого нет. В восемь звоню ей на мобильник, спрашиваю: «Ты где? Когда вернешься?!!» А она, эдак со злостью: «Тебе же русским языком сказали – в семь!» и дала отбой, но неудачно. Телефон продолжал работать. И вдруг я слышу, как она нежно воркует с каким-то «черным» по имени Жора. Тот, судя по характерным звукам, подвозил ее до дома на машине, но отнюдь не с рынка! А с квартиры, где до сих пор гуляют «Танек с Маринком». (Возможно, с хахалями.) И с Жорой, как я понял из их беседы, Алла знакома не первый день. К примеру, такая фраза: «Я же вчера у тебя была, а потом пришла домой и легла спать». Я не разобрал, в ответ на что это было сказано. Но, похоже, Жора выразил некое ревнивое подозрение. Зато дальше я слышал его речи достаточно отчетливо. То он со страшным акцентом заявлял: «Кроми тибэ, минэ никаго не нада. А к Манане (очевидно, к жене. – К.С.)… я атнашус проста как сэстра». То пытался вручить цветок на прощание, а она с пьяненьким смехом отказывалась, дескать, муж дома. «Нельзя мне с твоим цветком приходить. В другой раз»… Жора: «Вах! В другой раз я падару тэбе дэсат такой цветок!» Алла поправляет игриво: «Мне – девять! Один отдай Манане. Пусть порадуется». Потом послышались звуки, похожие на поцелуи. Она промурлыкала: «Встретимся в…» и осеклась – заметила включенный мобильник. В трубке пошли короткие гудки…