— Их всего шесть, но поют, как добрая сотня, — сказала настоятельница. — Кроме того, свинья визжит по-человечьи, а коза родила тройню. — И добавила, повысив голос: — Подобное случается у нас с тех пор, как епископ соизволил одарить нас этой ведьмой.

Немалую тревогу вызывал у нее и сад, столь бурно цветущий, что, казалось, его заколдовали. По пути она успела сообщить Делауро, что тут вдруг появились невероятно крупные и нагло яркие цветы, а некоторые из них распространяют тошнотворный запах. В самых обыкновенных явлениях ей виделось нечто сверхъестественное. С каждым сказанным словом ее речь становилась все напористее и категоричнее, и Делауро решил, что пора переходить в наступление.

— Мы не утверждаем, что девочка одержима бесом, — сказал он. — Имеются лишь некоторые признаки ее ненормальности.

— То, что мы видим, говорит само за себя, — сказала настоятельница.

— Не спешите, — сказал Делауро. — Порой мы считаем кознями дьявола то, чего не понимаем, и не думаем о том, что это может быть предрешением Божьим, для нас непостижимым.

— Я полагаюсь на мудрость святого Фомы Аквинского: дьяволу нельзя верить, даже если из его уст исходит истина, — заявила настоятельница.

На втором этаже жилого здания царила тишина. С одной стороны коридора находились пустые кельи, запертые на замок в течение дня, а по другую сторону вереницей тянулись окна, открытые навстречу морскому бризу. Послушницы, казалось, занимались где-то своими делами, но в действительности все они тайком следили за настоятельницей и ее гостем, направлявшимися к тюремному домику.

Путь к камере Марии Анхелы вел мимо кельи-камеры Мартины Лаборде, старой монахини, осужденной к пожизненному заключению за убийство кухонным ножом двух кларисок. Причины расправы остались неизвестны. Она сидела в камере уже одиннадцать лет, и всех гораздо больше интересовали ее раз за разом срывавшиеся побеги, чем совершенное ею преступление. Она не хотела знать, что быть приговоренной к пожизненному заключению не хуже, чем быть монахиней, и была в этом так уверена, что просила сделать ее хотя бы прислугой в тюремном доме. Она была одержима желанием свободы не меньше, чем своей святой верой, но с радостью снова прикончила бы кого-нибудь, чтобы выйти на волю.

Делауро не мог удержаться от почти детского любопытства, чтобы не заглянуть в камеру через зарешеченное окошко. Мартина лежала на спине. На его взгляд она повернула голову к двери, и Делауро вздрогнул от ее светившихся безумием глаз. Настоятельница в испуге оттолкнула его от оконца.

— Осторожнее, — сказала она. — Эта мразь способна на все.

— В самом деле на все? — спросил Делауро.

— В самом деле, — подтвердила настоятельница. — Если бы это зависело от меня, я бы ее давным-давно выпустила на свободу. Слишком много беспокойства доставляет она монастырю.

Когда надзирательница открыла дверь камеры Марии Анхелы, оттуда пахнуло вонью. Девочка лежала на своем жестком ложе без матраца, связанная по рукам и ногам кожаными ремнями. Она не шевелилась, только в глазах отражался блеск моря. Делауро увидел девочку из своего сна, застыл на месте, по спине пробежал холодок. Он закрыл глаза, страстно помолился, не размыкая губ. И самообладание полностью вернулось.