Епископ при каждом его промахе бросал на него свой проницательный взгляд алхимика и наконец добродушно спросил:

— О чем ты мечтаешь?

Делауро вздрогнул.

— Наверное, жара сморила, — сказал он. — А что?

Епископ смотрел ему в глаза.

— Нет, не только жара, — сказал он и добавил тем же тоном: — О чем ты думаешь?

— О девочке, — ответил Делауро.

Не надо было ничего уточнять, ибо после визита маркиза для них существовала только одна девочка. Они много о ней говорили. Вместе читали хроники, посвященные одержимым, и мемуары святых экзорцистов. Делауро вздохнул:

— Она мне даже снится.

— Как она может тебе сниться, если ты ее не видел? — спросил епископ.

— Известно, что она — местная маленькая маркиза двенадцати лет, с длинными волосами, как шлейф королевы, — сказал он. — Большего и не надо.

Епископа никогда не тревожили ни видения небесные, ни рассказы о чудесах, ни самобичевание. Все его помыслы были связаны с этой грешной землей. Потому он лишь качнул головой и снова взялся за еду. Делауро принялся за чтение, стараясь не сбиваться. По окончании трапезы епископ с его помощью взгромоздился на кресло-качалку и, удобно там устроившись, промолвил:

— А теперь расскажи мне, как она тебе снится.

Все было совсем просто. Делауро снилось, что Мария Анхела сидит у окна, выходящего в заснеженное поле, и ест виноградинки, срывая одну за другой с виноградной грозди, которая лежит у нее на коленях. Каждая ягодка, отрываясь, заставляет звенеть всю гроздь. Казалось, будто девочка уже много лет сидит у этого распахнутого в вечность окна и старается докончить свое дело, но не спешит, потому что знает: с последней виноградинкой придет смерть.

— Самое странное, — завершил рассказ Делауро, — что окно, в которое она смотрит на поле, точь-в-точь как было в Саламанке, когда там однажды зимой целых три дня шел снег и все ягнята замерзли от холода.

Епископ проявил к сну интерес. Он слишком хорошо знал и любил Каэтано Делауро, чтобы не интересоваться тайными значениями его сновидений. Место, которое Делауро занимал в епархии и в душе епископа, он занимал по праву — благодаря своим многочисленным талантам и покладистому характеру. Епископ закрыл глаза, дабы минуты на три отдаться послеобеденной сьесте.

Делауро отобедал за тем же столом и собрался в капеллу — читать со всеми вместе вечерние молитвы. Но не успел он прожевать последний кусок, как епископ, сладко потянувшись в качалке, произнес слова, определившие его жизнь:

— Поручаю тебе разобраться во всем этом деле.

Он отдал приказ, не размежив век, и тут же громко всхрапнул. Делауро встал из-за стола и сел на свое обычное креслице под зеленым навесом с желтыми колокольчиками. Епископ открыл глаза.

— Ты мне не ответил, — сказал он.

— Я думал, вы сказали это во сне, — пробормотал Делауро.

— Теперь повторяю то же самое наяву, — сказал епископ. — Поручаю девочку твоим заботам.

— Такого поручения мне отродясь не приходилось выполнять, — сказал Делауро.

— Или ты отказываешься?

— Я ведь не экзорцист, отец мой, — возразил Делауро. — Чтобы быть таковым, надо иметь другой нрав и другое воспитание. Кроме того, мы с вами знаем, что Бог уготовил мне иной путь в жизни.