Я был бесконечно благодарен Григорянскому за то, что он не стал копаться в деталях и выяснять, почему был послан драгун, почему не было письменного приказа, наконец, почему я сам не отправился к Сиверсу.

– Мне нужен пистолет, – командир Зеленодольского полка указал на торчащую у меня из-за пояса рукоять пистолета, – и лошадь.

– Ребята, проводите его сиятельство, – обратился я к солдатам, отдавая князю пистолет.

– Если будет нужно, я собственноручно пристрелю этого Сиверса, – решительно заявил Григорянский, направляясь за солдатами.

– Помни, что исход всего боя зависит от тебя! – на всякий случай крикнул я вдогонку, но Василий никак не отреагировал на эти слова.

Хорошо, что так вышло с князем. Я одним ударом двух зайцев убил: нашел курьера, которого не сможет проигнорировать наш ревностный ценитель правил Сиверс, и вывел из этой бешеной мясорубки товарища, который уже едва держался на ногах. Останься Григорянский здесь, наверняка снова бы полез в самую гущу сражения, и закончиться это могло самым плачевным образом.

Переведя дух во время разговора с князем, я вновь присоединился к солдатам Белогорского полка, наседающим на упорно сопротивляющегося противника.

На какое-то время дело застопорилось, чаши весов замерли в зыбком равновесии. Улорийская пехота не зря считалась лучшей на континенте – несмотря на свое численное меньшинство, улорийцы уперлись изо всех сил и сумели остановить наше продвижение в направлении левого фланга второй линии флешей. Опять мир вокруг меня наполнился яростью, болью, ненавистью и страхом. Не стану говорить за всех, но страх я видел в глазах многих: и улорийцев и таридийцев. Чего уж греха таить – я и сам боялся. Боялся шальной пули, для которой нет авторитетов, вражеского штыка, за которым не смогу уследить, удара в спину ножом и прочих способов получить увечье или бесславно окончить свою жизнь на поле сражения. Боялся за исход такой важной для Таридии битвы и боялся, что кто-то увидит мой страх. Но все эти страхи обитали где-то на периферии сознания, потому что я не мог им позволить взять верх над собой. Думаю, что в этом-то всё дело, потому что, повторюсь, боятся многие, если не все, а трусят единицы. Страх – естественное чувство для нормального человека, но трус – это не тот, кто боится, а тот, кто от страха бежит.

Земля под ногами стала скользкой от крови, глаза застилал пот, я потерял счет времени, а мы всё топтались и топтались на одном месте. Солдаты короля Яноша были хороши и понимали, чем для них чревато отступление, но и мы сегодня не собирались прогибаться. Здесь и сейчас будет развенчан миф о непобедимости улорийской пехоты, здесь и сейчас!

Еще немного мужества, немного упорства – и дело сдвинулось с мертвой точки. Сначала нам удалось потеснить малиновые мундиры на шаг, потом на два, потом противник начал беспрерывно пятиться под натиском воодушевленных успехом таридийских полков, потом развернулся и побежал.

– Ура!

На кураже мы погнали обратившегося в бегство неприятеля прямиком на злополучные флеши, куда уже наша кавалерия, как я и говорил царевичу Алешке, опрокинула кавалерию улорийскую. Знатное столпотворение получилось: кони, люди, орудия, земляные валы. В такой толчее главное – не зевать, а среди земляных укреплений на своих двоих явно понадежнее, чем на лошади. Сейчас от нашей пехоты и кавалеристам вражеским перепадет!