А я… От глупости ситуации и стыда, я не смогла удержать тоскливый всхлип, тут же пойманный Асланом. Его губы уже были не настойчивыми, не грубыми. Они утешали, дарили блаженство, нежность, сладкую ласку. И я забылась, опять забылась с ним, перестала волноваться и думать о своей неопытности, своей стыдливости, такой глупой и ненужной в двадцать первом веке, в современном мире.

— Не бойся, — зашептал Аслан, отпуская мои губы и целуя лицо, скулы, щеки, спускаясь к шее, к груди, с уже подобравшимися острыми сосками, — не бойся, я поцелую только, слышишь? Поцелую… Можно?.. Только поцелую…

И он подтверждал свои слова действием, в самом деле, не предпринимая никаких грубых действий, целуя нежно, скользя губами по воспаленной от его внимания коже, прихватывая акуратно соски, и от этой нежности, неги, я буквально плавилась, подавалась к нему сама, изгибалась так, как ему хотелось, и сама не поняла, когда мои джинсы постигла участь остальной одежды, пропавшей непонятно, куда.

Меня топило, заливало невозможно сладкими, томными волнами, средоточием которых был он, мой мучитель, мой преследователь. Мой Алиев.

И не сразу, не скоро поняла я, что уже и белья на мне нет, и что ноги раскрыты совершенно бесстыдно, и только ахнула громко и несдержанно, когда почувствовала его там, внизу. Попыталась поднять голову, посмотреть, что он делает, но Аслан одним движением сильной руки опрокинул меня обратно на диван, вклинился между моих ног, не разрешая сомкнуть их, и опять дотронулся. Там. Языком!

И я опять вздрогнула и ахнула. И опять попыталась отстраниться, выползти, прекратить происходящее. Но не смогла.

Алиев, удерживая меня одной рукой в районе груди, другой легко забросил мои ноги на плечи, раскрывая совершенно бесстыдно, приподнял, сунул под попу диванную подушку. Поймал мой смятенный взгляд, усмехнулся. И меня продрало морозом от его хищной и уверенной усмешки.

— Я поцелую просто, малыш, не бойся. Поцелую только.

А потом наклонил голову.

И поцеловал.

И дальнейшее я практически не осознавала, потому что вот прямо сразу, прямо в тот момент, когда он коснулся меня там губами, меня выгнуло непроизвольно такой волной удовольствия, что воспринимать происходящее я при всем желании была неспособна.

Помнила только, что трясло меня невозможно как, и руки не находили опоры, и диван кожаный скользил под влажной от пота спиной, и ощущала я себя буквально умирающей от бесконечного удовольствия, волнами проходящего через мое несчастное, измученное тело.

И, когда мучитель мой наконец-то вернулся ко мне, и поцеловал в губы, глубоко и жадно, щедро делясь со мной моим же вкусом, я умерла еще раз. Сладко-сладко. Долго-долго.

И воскресла только минут через пять, когда наконец-то смогла свести ноги.

Аслан лениво целовал мои измученные губы, шею, ключицы, перебирал выбившиеся из косы волосы.

— Что это… Что это было? — тихо спросила я, когда смогла вспомнить, как произносятся слова. Для этого пришлось фразу сначала в голове построить.

— Это назывется поцелуй, заучка. Настоящий поцелуй.

16

Аслан.

Я Новый год за свои восемнадцать лет отмечал по-всякому. Так, как, наверно, не каждый сорокалетний мог себе представить. Горы — были, море с пальмами — было, Ибица — и та была, буквально в прошлом году, как только восемнадцать исполнилось.