Участники изрядно поредевшего застолья на драчунов не обращали никакого внимания, из чего я сделал вывод: подобное зрелище с этими именно дуэлянтами еще задолго до войны всем было насквозь знакомо и приелось донельзя. Старшина Деменчук тоже поначалу не вмешивался – в конце концов, драки шли не смертоубийственные, без всякого ожесточения, полное впечатление: актеры в который раз играли знакомые роли. Только минут через десять, когда шла кровушка из половины носов, он выбрался из-за стола и недолгим рыком драки прекратил, отправив драчунов в разные стороны, – тоже, такое впечатление, сыграл знакомую роль.
Глядя на драку, я и не заметил, как из-за стола исчезли молодые. А там понемногу стали расходиться и прочие. Я порадовался за своих орлов – ни один не ушел без пары, даже Фомич. Наша Люда ушла с тем усачом, с которым протанцевала все танцы – ну что ж, он хоть и беспалый, мужик видный, Алесь Гнатюк и вовсе без руки… (Люду нашу никак нельзя было назвать шалавой или другими, вовсе уж непристойными словесами, но иногда и она пользовалась маленькими радостями жизни, к чему у нас относились с пониманием. На войне этих маленьких радостей хочется особенно остро. Жизнь такая: сегодня жив‑здоров, а вот что будет завтра…)
Что-то мне расхотелось досиживать до самого конца, до упора. Главное, задачу начальника гарнизона я выполнил: убедился, что все мои ребята, конечно, подвыпили, но никто не шатался, на ногах держался устойчиво. Усмехнулся про себя: в других условиях далеко не все они держались такими паиньками, но здесь добровольно себя ограничили: как-никак всем предстояла прогулка со спутницами и склонение таковых к приятному продолжению оной. Еще не факт, что сладится у всех поголовно, но каждый надеялся и оттого пил не взахлеб.
Так что я взял Катрю под руку, и мы отправились восвояси. Все время, что просидел за столом, я немного тревожился, хоть и где-то на самом донышке души, но все-таки…
То, что мы всем гамузом, включая меня, отправились на веселье, где алкоголь мимо рта не проносили, собственно говоря, тоже было нарушением, но крохотным, каравшимся в худшем случае коротким матерным разносом вышестоящего командира. А вот то, что мы оставили без присмотра свою бронетехнику (а Фомич – санитарный автобус), было уже нарушением не в пример более серьезным, где одними командирскими матами не отделаешься…
Хороший командир не должен быть с подчиненными излишне мягок – быстренько на шею сядут. Ну, конечно, можно иногда делать исправным солдатам мелкие поблажки – вроде поездки на самоходке за тем треклятым сомом. По уму, мне следовало оставить кого-то часовым возле техники (и потом, что уж там, вознаградить лагушком самогонки). Но то ли уют этой сонной глухомани, то ли отсутствие поблизости супостата в той или иной личине сыграли свою роль… Как-то не по-человечески казалось оставить кого-то на карауле, пока остальные веселятся. Вот если бы кто-то в последнее время серьезно проштрафился, сам бог велел такого караульной службой наказать. Но не нашлось таких во взводе…
Но и бросать технику россыпью не следовало. Покумекав как следует, проявили солдатскую смекалку и план составили быстро – мои ребята усиленно шевелили мозгами, каждый опасался остаться в часовых, так что получались и моральный, и материальный стимулы вперемешку, лучше и не надо.