– И не подумаю, – ответил я честно. – К психиатрам отправят. Какая в двадцатом веке инквизиция?

– Вот видите, вы прекрасно все понимаете…

– Значит, ты их и раньше знал?

– Боже упаси! – так и вскинулся Иштван. – Век бы их не знать! Просто ко мне в вестибюле подошел тот, что называл себя комиссаром Яношем, отвел в сторонку и сказал с улыбочкой: «Господин Пальчаи, вы ведь должны были слышать от вашего высокоученого дедушки, кто такие «Рыцари Христа»? Позвольте представиться, это мы и есть». А глаза – как шилья, улыбка змеиная, умей гадюка улыбаться, наверняка так бы и улыбалась. Ну, вы ж его чаще меня видели, да и к вам он, наверно, дружелюбием не пылал… Я буквально оцепенел, как кролик перед удавом, а он продолжает обыденно так, чуть ли не весело: «И вы, господин Пальчаи, конечно же, как всякий здравомыслящий человек, хотите жить?» – «Хочу, конечно», – говорю я. Он улыбнулся еще змеинее и говорит: «Хорошо. Жить вы будете. Если в точности исполните мое поручение, – и подает вот этот самый ключ. – Через четверть часа – не раньше! – отопрете спальню капитана и развяжете его. И упаси вас боже сделать это раньше. Помните: русские уйдут, а мы останемся…» Ох, господин капитан… Когда я брал ключ из этой его изуродованной руки без ногтей, у меня мурашки по спине побежали… – Он покосился на нетронутую бутылку токайского. – Господин капитан, не будет слишком большой дерзостью с моей стороны, если я попрошу стаканчик винца? Нервы звенят, как струны на цыганской гитаре…

– Налейте, – сказал я и мысленно махнул рукой. – А заодно налейте и мне. Выпьем за благополучное окончание этой истории…

Вот, собственно, и всё. Через три дня, как и планировалось, наша дивизия выступила на Будапешт, и завертелась такая карусель, что помнить обо всем, что случилось в графском доме, стало просто некогда…

Да и потом если я о чем-то и вспоминал, так это об Эржи. Уж ее-то забыть было трудно. А вот все остальное… Еще раз повторю: все это не мое. Я демобилизовался летом сорок пятого, восстановился в институте. Тяжеленько пришлось, конечно, после перерыва на целую войну, но я справился, закончил, стал искусствоведом, как мечтал еще в школе, и началась мирная жизнь со своими заботами, проблемами и профессиональными сложностями.

А эта история… Возможно, будь я историком, и попытался бы что-нибудь выяснить. Вполне возможно, в Венгрии и сейчас в архивах найдутся какие-нибудь документы о жизни и судьбе баронессы Катарины Капоши. И где-нибудь в запасниках может храниться рукопись барона Баринкая. Вряд ли граф взял ее с собой, когда бежал в Западную Германию, – когда началась национализация и знатные господа наперегонки кинулись в эмиграцию, они в первую очередь думали о драгоценностях, а не о старинных рукописях – разве что те были очень уж большими раритетами и стоили громадных денег. А через эти документы, весьма вероятно, можно было бы выйти и на другие…

А впрочем, нет, и будь я историком, за такое дело бы не взялся. Причина в складе характера и образе мышления. Понимаете, мне всегда были категорически не по душе все эти секреты пирамид, тайны алхимиков, зашифрованные знания и тому подобные «чудеса и приключения» – был даже журнал с таким названием. Подавляющее большинство всей этой писанины – откровенная выдумка. И то, что все это произошло со мной в реальности, дела не меняет. Не мое это, хоть режьте. Нет у меня ни малейшей тяги ко всему этому загадочному и таинственному. Еще и потому, что однажды случилось со мной самим.