– Я не так спросил… – сказал я, уже взяв себя в руки. – Что ты такое?

– Ты плохо учился в школе, мне кажется, – с напускной грустью сказала Алеся. – О живых существах говорят не «что», а «кто». А я живая, я не привидение, – и неожиданно предложила: – Хочешь, я тебя полюблю? Ты мне нравишься, а я, может быть согласишься, гораздо красивее твоей клуши Катруськи. И уж наверняка искуснее ее в любви. Так хочешь, полюблю? И ты сможешь здесь же, на берегу, в лесной траве убедиться, что я живая. Тебе со мной будет очень хорошо, себя забудешь, а заодно и весь мир… Или я тебе не нравлюсь?

Улыбка пропала с ее лица, глаза сузились – и я ощутил, как по обеим сторонам моей буйной головушки, сверху вниз, от висков, прошлось этакое легкое щекотание, словно провели заячьими лапками. От ног к голове прошла теплая волна вроде жара при сильной простуде – и, достигнув макушки, пропала. Я был уверен, что мне это нисколечко не почудилось, что не зря с ее лица исчезла веселость и оно стало скорее жестким, сосредоточенным.

– Ну, что надумал, поручик? – спросила Алеся, с прежней веселостью разметавшись на воде, словно на ковре, в крайне соблазнительной позе. – Я и мысли не допускаю, что тебе не нравлюсь, – и звонко расхохоталась. – Хочешь ты этого или нет, а бриджи твои топырятся (к некоторому моему стыду, она говорила чистую правду). Так что, я выхожу на берег?

– Нет уж, обойдусь, – отрезал я. И к тому времени достаточно овладел собой, чтобы продолжить язвительно: – Не гожусь я в любовники царице – как говорится, рылом не вышел, происхождения самого что ни на есть простого, из деревенских мы…

– Плохо ты, видимо, историю в школе учил, – сказала Алеся. – Забыл, что у многих цариц были любовники происхождения самого простого? Дело тут не в происхождении…

– Вот интересно, – сказал я, и в самом деле захваченный возникшей вдруг мыслью. – Если я тебя перекрещу, ты исчезнешь?

Алеся смешливо фыркнула:

– Ты еще молитву прочитай, вроде «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…». Только откуда тебе молитвы знать, ты ж неверующий, хоть и крещеный…

– Откуда ты знаешь? – вырвалось у меня.

Меня не на шутку удивило собственное спокойствие – то, что я этак непринужденно беседую с одним из тех созданий, в которых никогда не верил, – средь бела дня, наяву, на двадцать седьмом году советской власти, в середине двадцатого века…

– Да вот знаю, – засмеялась Алеся, – многое я знаю… Можешь меня закрещивать, пока рука не устанет, – и никуда я не денусь, не сгину и не рассыплюсь. И дело совсем не в том, что ты неверующий. Бывало, крест на меня поднимали самые настоящие попы, и молитвы должные читали со всем усердием. Только и у них ничего не вышло. Крест и молитва только на нечистую силу действуют, а я к ней никак не отношусь, уж поверь. Я – кое-что другое. А знаешь что, Егор. Ты не против, что я тебя так и буду называть, а не Рыгором, как здешняя темная деревенщина? Вижу, не против… Подумала я и решила, что от тебя не отстану. Есть еще кое-что кроме того, что у тебя колом промеж ног стоит. Почему-то мне с тобой говорить интересно, а такие мне очень редко попадались. Ну, я к тебе выхожу? Не пожалеешь. Между прочим, я тебя и от войны могу спрятать, да так, что и не найдут никогда…