– Они шли убивать моего сына! – раздраженно прошипела Мария Федоровна.

– Нет! Нет! Это все наветы! Этого не может быть! – причитали две женщины, еще не до конца осознавшие, что уже сегодня их переоденут в самое простое платье и повезут на вечное поселение на острове Сахалин совершенно обычными обывателями. Ежели по правам смотреть, каковых за ними более не имелось, как и заслуг, титулов и родства, оного они были лишены в судебном порядке, будучи супругами заговорщиков.

– Я сделала что могла, – холодно процедила Мария Федоровна. – Поначалу он хотел всех повесить.

– Как повесить?! – опешили эти две дамы.

– А как прикажете поступать с бунтовщиками и изменниками?

– Но как же… – начали было лепетать эти дамы, но вдовствующая Императрица сделала жест, и жандармы их оттащили в сторону, заткнув рот. После того разговора с сыном, что произошел на следующий день после попытки переворота, она много думала. И чем дальше, тем больше ужасалась тому, во что они ввязались. Показания выглядели каким-то кошмаром. Но главное – все говорило о том, что ни ей, ни ее детям жизнь никто не планировал оставлять.

На самом деле она соврала. И это она уговаривала сына три дня до опубликования манифеста повесить мерзавцев. А еще лучше четвертовать или на кол посадить. Но Николай Александрович смог сдержать ее ярость и обернул расправу в хоть сколь-либо разумный и справедливый формат. Во всяком случае, слыша, какое ликование и радостное возбуждение звучит как в самом здании Сената, так и на улице, ему удалось угодить и черни, и общественности. В очередной раз. Как и тогда – в Москве, где, по слухам, про Николая уже сказки начали сказывать. Дескать, добрый и справедливый царь придет и всех мироедов разгонит.

Впрочем, вечером того же дня Николай Александрович собрал небольшой совет из оставшихся кровных родственников. Куда велел доставить и Владимира Александровича с супругой и детьми. Их уже переодели в одежду простолюдинов и посадили чуть в стороне от полноправных членов императорской фамилии.

– Мне жаль ваших детей, – тихо произнес наш герой, глядя в глаза своему дяде. – Кровавую мерзость задумали вы. Не они. Парни даже и знать не знали ни о чем. И ни в чем не принимали участия. Я прав?

– Да… – хрипло произнес осунувшийся Владимир Александрович.

– Не слышу?

– Так точно, Ваше Императорское Величество!

– Хорошо. Поэтому я хочу дать им шанс. Один. И чтобы не было никакого недопонимания, говорю об этом перед лицом всей фамилии. Но сперва нужно устранить даже саму возможность малейшей опасности для империи, которая может проистекать от вас в будущем. Ведь вы, – указал он на Марию Павловну, – лишившись всех российских титулов, остаетесь тем не менее сестрой Великого герцога Мекленбург-Шверинского и имеете право отъехать к своей родне. Ты же, – обратился он к Владимиру Александровичу, – достаточно молод, чтобы пережить каторгу, и после освобождения можешь попытаться найти приют у своей супруги под крылышком кайзера. И я бы был безумцем, оставляя в таких условиях ваших детей на свободе. Так что их ждет постриг и монашеский обет.