А между тем в то самое время, когда я там была, людям под постоянное жилье отводились фанзы, летние сезонные времянки, оставленные нам в наследство японцами, и зимой, когда на Сахалине лютуют метели и морозы, едва не сносимые ветром. Шахты, куда сама я спускалась, были заползучие, и шахтеры бурили уголь в лежачем положении. На острове было полнейшее бездорожье, и куда-нибудь проехать на трофейном американском джипе можно было только по песчаной полосе отлива в определенные часы – и не дай бог было замешкаться в пути!
В порту Корсаков, куда свозили уловы разнообразной рыбы, крабов, устриц, морского салата, отсутствовала какая бы то ни было приемная база – не было элементарных разделочных столов, не говоря уж о перерабатывающих заводах или холодильниках. Сейнеры, на которых рыбаки ежедневно выходили в океан, утлые посудины, пыхтя и содрогаясь всем корпусом, с трудом одолевали могучий вал плоской тихоокеанской волны...
Была такая песенка на Сахалине:
как говорится, было бы смешно, когда бы не было так грустно – на рынке и в магазинах и правда можно было приобрести что-нибудь из консервов, но о натуральном борще можно было только мечтать – его не из чего было сварить! Продовольствие, как и ширпотреб, доставлялось главным образом из Китая, потом стали привозить кое-какую технику б\у из Японии.
На следующий год я оказалась на Дальнем Востоке – Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре, Владивосток; затем были шахты Забужья, рабочий поселок в Сормово... В очерках, написанных по горячим следам этих поездок по городам и весям, были живые зарисовки с натуры, описания разных достопримечательностей и, главное, встречи с людьми, о которых всегда можно было написать много хорошего. Они печатались в «Огоньке», «Знамени», «Вокруг света».
В 1956 году меня приняли в Союз журналистов.
Но вот происходит, что называется, лобовое столкновение с реальной действительностью, и мне поневоле вспоминаются слова Ю. М. Нагибина, когда-то так сильно задевшие мое самолюбие.
От редакции журнала «Знамя» я направилась в командировку на химкомбинат города Владимира. Красивейший Владимирский собор на высоком берегу Волги. Просветляющий душу вид на бескрайние просторы полей за рекой.
Через типового вида проходную я вхожу в производственный цех знаменитого химкомбината. По бетонному полу с вдавленными в нем желобами протекают потоки мутной, молочного цвета жидкости. В воздухе, на самом деле полностью отсутствующем, висит густой белесый туман, и в этом тумане почти босые, в длинных белых одеяниях, подобно японским ныряльщицам за жемчугом, движутся тени женщин. Однако ловят они тут отнюдь не жемчуг, а просто-напросто изо дня в день работают в этой атмосфере с химическими реактивами. К сорока годам волосы у них начинают облезать, зубы шатаются, а мужчин на это производство не загонишь кнутом. Юная журналистка, которой надлежало описать все это для публикации в столичном журнале, была просто в шоке. Выудить хотя бы что-нибудь позитивное в этой обстановке было невозможно, и я так и назвала свой будущий очерк: «Нужен ли женщинам пар?» Привыкшая к тому, что мои очерки без всяких проблем принимались к печати популярными в то время журналами, я была несколько обескуражена отказом, вначале последовавшим от родного «Знамени», а затем и от целого ряда других московских, а также ленинградских редакций. Волосы вылезают?! Зубы шатаются?! – это еще что за уродство такое?! Формулировка для отказа была более или менее стереотипной, так что иной раз казалось, что это заранее заготовленный бланк, она была, как правило, краткой и категоричной: «не своевременно». Сопротивляться, как оказалось в дальнейшем, наивно доказывая, что все написанное в моем очерке чистая правда, было бесполезно... В те годы, в конце 50-х, у нас не существовало независимой журналистики, и прав был Нагибин – не мне было пробивать брешь в бастионах советской идеологии.