— Что-то ты даже поглядеть на них не хочешь, — сказал Волчий Хвост удивленно. — Я бы перед ними каждый день петухом вышагивал! Носом в их же дерьмо тыкал!

Владимир замедленно кивнул:

— Ты прав, надо пойти посмотреть самому. Вблизи.

Волчий Хвост с удовольствием увязался следом. Вдвоем спустились во двор, Владимир медленно пошел вдоль ряда прикованных степных ханов. Сапоги погружались в зловонную жижу по щиколотку, омерзительный запах забивал дыхание. Все сидели с бледно-зелеными лицами, страшно исхудавшие, в мокрой одежде. Над ними звенело металлом зеленое марево крупных навозных мух. Толстые жирные твари бесцеремонно ползали по лицам, пробовали забираться в ноздри, в уши, в рот, пытались поднять веки и отложить яйца в глаза. Почти никто не гнал мух, только Жужубун еще слабо мотал головой, что-то бормотал на своем языке, то ли призывал богов, то ли клял родителей, что породили на свет.

Отрок сидел последним. Владимир сделал вид, будто проходит мимо, надеясь, что Отрок окликнет или обратится с просьбой, но хан молчал, такой же понурый, облепленный грязью и навозными мухами.

— Сидишь? — обратился к нему Владимир. — Ну и что?

Хан на миг вскинул воспаленные глаза, уже гноятся, губы на миг шелохнулись, но тут же опустил голову, ибо вопрос великого князя русов был чисто риторическим.

— Ответствуй, — велел Владимир, — что ты хочешь?

Хан приподнял голову:

— Пусть все остается… как есть…

Голос был хриплый, измученный. Владимир вспомнил, что Отрок уже очень не молод. По слухам, даже на коня взбирается с помощью двух дюжих батыров.

— А чего добиваешься? — поинтересовался Владимир.

Хан покачал головой:

— Ничего…

— Так уж и ничего?

— Ничего, — прошептал хан. — Позволь мне быть и умереть с остальными.

Владимир процедил сквозь зубы:

— Они умрут не только скоро. Они умрут гадко и позорно.

Хан ответил с той же просящей ноткой:

— Позволь мне разделить с ними все. До конца.

Владимир пожал плечами:

— Как знаешь. Тебя никто не держит. Ты волен уйти в любой миг.

Он ушел, брезгливо поднимая ноги. В горнице велел принести новые сапоги, а эти, заляпанные навозом и пропитавшиеся мерзким запахом, убрать с глаз долой. Принюхавшись, скинул и всю одежду. Девки ополоснули его из двух кадок, вытерли насухо. Он отбыл на ремонт городской стены, но и там запах навозной лужи и звон зеленых мух преследовали целый день.

Леся ощутила, что едва-едва успела смежить веки, как грубая рука потрясла ее за плечо.

— Так ты остаешься?

Она вскочила как ошпаренная, заметалась, натыкаясь на стены. Потом с трудом разлепила глаза. Витязь, уже в доспехах, смотрел на нее с брезгливым нетерпением.

— Чего? — спросила она хриплым спросонья голосом.

— Остаешься, говорю? — повторил он. — Люди здесь хорошие. Злато все оставляю тебе. Приживешься.

— Нет! — закричала она. — Поеду с тобой!

— Так чего же валяешься в постели? — поинтересовался он холодно. — Ладно, если захочешь, догоняй.

Он вышел, а она, глотая слезы обиды, смотрела вслед. В коридоре прозвучали затихающие шаги, донесся звучный голос.

Добрыня вышел на крыльцо, половина неба уже красная, вот-вот встанет солнце. Двери конюшни распахнуты, доносится лошажье фырканье. Когда приблизился к воротам, оттуда из полумрака вышла Леся. В поводу за нею ступали оба коня, а сама девушка одета для дороги, лук за плечами.