Человек-обезьяна поднял свое лицо к Куду-солнцу, и из его могучей груди раздался яростный победный клич обезьяны-самца.

Тарзан все еще не был полностью отомщен. Оставалось еще много миллионов живых немцев — достаточно, чтобы придать смысл опустошенной невосполнимой потерей жизни, даже если бы он убил их всех, компенсация явно была недостаточной за великую утрату и неимоверные страдания, испытанные им.

Нет, смерть миллионов немцев не могла возвратить к жизни его любимую. Будучи в немецком лагере в горах Парса, лежавших как раз на востоке и служивших пограничной линией между Немецкой и Британской Восточной Африкой, Тарзан достаточно видел и слышал, чтобы понять — британцы терпят поражение в битве за Африку. Вначале он не придавал большого значения этим сведениям, поскольку после смерти жены — единственного существа, крепко удерживавшего его в цивилизованном ми ре, он отверг все человеческое. Тарзан не считал себя больше человеком. Он хотел вновь стать обезьяной.

После того, как Шнайдер получил ту смерть, которую заслуживал, Тарзан кружил возле горы Килиманджаро. Он охотился у ее подножия, на северном склоне величественнейшей из гор. Тарзан обнаружил, что в соседствующих армиях охота не велась.

Все-таки какая-то неудовлетворенность сохранилась у него при воспоминании о том, как распластался, прижавшись к спасительной ветви, Шнайдер, а под деревом пускал голодную слюну отощавший Нума, пожирая взором пока недосягаемую пищу.

Он мог ясно представить себе мучительную агонию, ожидавшую Шнайдера. Тарзан думал, найдет ли майор мужество спуститься к маленькому ручейку напиться воды, пока Нума на несколько минут покинет ущелье и прячется в пещере. Он снова и снова представлял бешеную гонку к дереву, когда лев будет стремиться схватить свою жертву, поскольку неуклюжий немец, конечно же, не сможет бесшумно спуститься с дерева, не привлекая внимания Нумы.

Но даже удовольствие, которое доставляло воображение, рисуя картины последних минут жизни Шнайдера, по временам тускнело. Человек-обезьяна обнаружил, что он думает об английских солдатах, воюющих против превосходящих сил противника, а особенно о том факте, что противниками их были немцы. Мысли об этом заставляли его досадовать и злиться на себя. То, что происходило на театре военных действий, беспокоило его чуть-чуть больше, чем он считал нормальным, возможно, беспокойство ощущал Тарзан потому, что не мог забыть, что псе-тахси родился англичанином, несмотря на то, что хотел навсегда остаться обезьяной. Наконец пришло время, когда Тарзан больше не смог выносить спокойно мысли о том, что немцы убивают англичан, пока он охотится в безопасном отдалении от фронтовой линии.

Решение было принято. Тарзан направился к немецкому лагерю. Он шел наугад, без хорошо разработанного плана, но его вела мысль о том, что, будучи рядом с фронтом, он сможет найти возможность уничтожать немецкое командование, ведь охотился он достаточно умело. Тарзан хорошо себе представлял, как станет выслеживать, словно дичь, и убивать немецких офицеров. Путь его пролегал неподалеку от узкого замкнутого колодца, где им был оставлен на погибель Шнайдер. Побуждаемый естественным любопытством, человек-обезьяна заглянул в ущелье. На дереве уже никого не было. Только кости, человеческие кости валялись у ствола. Никакого признака присутствия льва тоже не наблюдалось. Подняв камень, Тарзан швырнул его вниз, тот с грохотом подкатился к самому входу в пещеру. Неожиданно в проеме появился лев. Как же он не походил на того громадного, лоснящуюся хищника, которого Тарзан заманил в ловушку две педели тому назад! Теперь это был истощенный и испуганный зверь. Шел он, шатаясь от слабости.