Алексей Басманов усмехнулся и кивнул опричникам на бревно, что лежало вдоль помоста. Опричники подняли бревно и просунули Колычеву между связанных ног. Тяжесть бревна начала распрямлять Ивана. Руки его, выворачиваясь, захрустели в плечах.

— Признаёшь воровство Филиппки? — спросил Басманов-старший, глядя на искажённое лицо Колычева.

— Н-не вор-р-р!.. — захрипел Колычев.

Филиппа колотило. Сердце его билось так, что могло выломать рёбра, как дыба выламывала Ивану плечи.

Алексей Басманов наступил на бревно, что растягивало Колычева своей тяжестью, и надавил сильнее.

— А сейчас? — спросил Басманов.

Руки Ивана вывернулись ещё круче.

— Ваня, признай! — крикнул Филипп.

— Не вор-р! — упрямо хрипел Колычев.

Иоанн в своём кресле весь подался вперёд, стиснув подлокотники. Глаза государя горели страстным увлечением соперничества.

Алексей Басманов ногой давил на бревно.

С треском хрящей кости Колычева выходили из суставов, вздувая на спине горбы лопаток.

— Ну так как? — напомнил Басманов.

— Ванюша! — снова крикнул Филипп, хватаясь за петлю на горле.

— Не вор-р!.. — задыхаясь от боли, хрипел Колычев. — Господи, дядя, мука какая!.. Говорил я тебе!.. Настенька!..

Колычев задрал лицо к небу, к московским галкам, кружившим над виселицей, и закричал молитву, запинаясь, как только что запинался Басманов, читая приговор:

— Живый!.. В помощи Вышняго!.. Не убоишися!.. От страха нощнаго!.. От стрелы!.. Летящия во дни!.. От беса полуденнаго!..

Филипп слышал эти слова — и они вдруг начали раскрывать его сжавшуюся душу, как цветок, по лепестку. Воздаст Господь или не воздаст — не важно. Смерть уничтожается не Господом, а верой человеческой. В вечной радости Господь встречает уже бессмертных.

Руки Ивана вывернулись до предела. Иван обвис.

И вдруг верёвка лопнула. Трое опричников, что держали её, повалились друг на друга. Бревно, что растягивало Ивана, грохнулось на доски помоста. Иван Колычев упал на бревно ничком.

Алексей Басманов поверх площади быстро глянул на государя.

Государь в досаде откинулся на спинку кресла и плюнул.

Басманов опустился на одно колено, выдернул из-за пояса топор, умело и нешироко размахнулся и отрубил Колычеву голову.

Поднявшись, он небрежно бросил Филиппу отсечённую голову. Голова с глухим стуком покатилась по доскам под ноги митрополита.

Филипп наклонился и поднял голову Колычева. Федька Басманов от растерянности даже выронил верёвку.

Толпа смотрела на владыку.

Филипп держал голову Колычева в ладонях — лицом к своему лицу. Кровь из головы капала на помост. Глаза ещё бегали за опущенными веками, а губы прыгали, будто что-то договаривали.

— Твои уста не солгали, и мои не солгут, — потрясённо поклялся Филипп и поцеловал голову Колычева в дрожащие тёплые губы.

Алексей Басманов вновь вопросительно посмотрел на Иоанна, показал окровавленный топор и кивнул на Филиппа.

Но Иоанн уже поднимался с кресла — устало и разочарованно. Он только бессильно махнул рукой и, сгорбившись, пошёл с паперти, не оборачиваясь.

Третий день в библиотеке Опричного дворца государь вёл то ли пир, то ли спор, то ли языческое радение. Библиотеку заставили столами, но их никто не прибирал. Высились стопами и валялись врассыпную тарелки и блюда, горшки и кувшины, кубки и чары. Блестели грязные ножи, вилки и ложки. На столах и на полу сохло пролитое вино и плесневели брошенные объедки. На шандалах наросли бороды расплавленного воска. Раскрытые книги с драгоценными рисунками заляпали жирными пальцами.