Буйные выдумки Вани, кровавый морок кромешных казней, дикий Опричный дворец и монашество опричников, чумная ересь о Конце Света и народ, поверивший в неё, сбегающийся к плахам… Это же всё болезнь. Все — больные. А он был здоров.

Но здоровье души его происходило не от веры. Он же не научился верить в очевидное. Без умения веры он не был нужен даже чёрту, который насылал соблазны и немощи. Отсюда и его здоровье.

Его, здорового, Христос послал к больным как лекаря. Наделил самым высоким саном — чтобы шире был путь для благодати. И кого он исцелил? Никого. Он не лечил, а в слепоте лупил больных палкой.

Филиппу горько было осознать, что он оказался глуп. Что служба, порученная Господом, пришлась ему не по плечу. Сегодня утром он встал на молитву к иконе — к той иконе, с которой погибла девочка Маша. И вдруг увидел, что икона очистилась, засияла, как новая. Это Бог его простил и Маша позвала к себе.

Филипп понял, что ему предстоит.

Большим железным ключом косоглазый опричник Серафим отомкнул замок, открыл кованую дверь кельи и сразу услышал моление узника:

— Паче всех человек окаянен есмь… Даждь ми, Господи, слёзы, да плачуся дел моих горько…

Серафим давно уже прислушивался к тому, о чём молится бывший митрополит. Но ничего нового Серафим не услышал. Все эти молитвы бормотала ещё его бабушка.

Григорий Лукьяныч обманул Серафима. Говорил — Серафим здесь ненадолго, только до казни владыки. А владыку не казнили. Государь присудил ему заточение до скончания века. А Серафим?! Ему тоже быть при узнике до скончания века?!

В келье Серафим поставил на приступочек кувшин с водой и положил сверху ломоть хлеба.

— Мати Божия Пречистая, от сети диаволи избави меня, и на путь покаяния настави меня… — молился Филипп.

Серафим никогда не видел, чтобы человек седел так быстро. Осенью Филипп был русоволос, а сейчас, зимой, стал весь белый.

За грехи?.. Да не было за митрополитом ни грехов, ни измен. Это Серафим уже понял. Видно, он, владыка, сдуру попал не на своё место — мужик-то он простой, не семи пядей. Серафим и сам не семи пядей, и его тоже провели. Какой радости он вкусил от опричнины? Всего-то раз пробежал по Москве, как конь, с оглоблей. И теперь — здесь.

А службу не переменить, не сбежать, не пожаловаться. В обитель доползали слухи про то, как по Москве катятся головы недовольных… Узник он, Серафим. Такой же узник, как и бывший владыка. Только вот он-то с государем не ссорился, никому не дерзил…

Тишина и покой монастыря не тревожили Серафима соблазнами мирской жизни. А порядок настраивал на мысли о Боге. Для чего Господь его сюда определил?.. А может, и нет Бога-то, если все здесь без вины — и владыка, и косоглазый парень?..

Серафим уже собрался уходить из кельи, но вдруг почувствовал, что не заметил чего-то очень важного. Серафим быстро осмотрелся.

Оковы!

Митрополит стоял лицом к иконе и молился, а его оковы лежали на полу! Это как так? Они же на владыке были, соединённые цепью!

Серафим упал на колени, схватил оковы и вертел их в ладонях. Кольца оков оставались заклёпанными. Какой же хитростью владыка вытащил из них руки и ноги?..