Можайский строит кузницу. Там ладят горн, привезли деревянные мехи. Смена землекопов устает. Тут же от огромных костров, от берега, где жгут сучья и выкорчеванные кусты, встает другая смена и принимает лопаты, ломы и ваги от товарищей. Японцы подымают бабу и трамбуют землю. Старший артельный, Кикути, замечает, что Сибирцев у рынды смотрит на часы. Японец просит позволения пробить склянки на обед. Бьет так, словно сам служил в экипаже.

Японцы оставляют работы. Кикути достает в своей лодке ящичек с обедом. Там чашка с рисом, холодная сырая рыба кусочками, редька тертая в блюдечке, палочки для еды и еще катышки риса, обернутые в водоросли.

Подходит сынок Кикути. Мальчика зовут Кико Сабуро. Ему лет десять, он берет рыбу палочками, окунает ее в зеленый соус с редькой. Едят, сидя на корточках. Японцы не поедут на обед домой, они будут работать без перерыва.

А русские составляют лопаты в амбаре, собираются на берегу и ждут, когда возвратятся лодки, отвозившие первые партии.

В лагере сварены щи из рыбы с капустой и овощами, приготовлены рисовые лепешки.

– Откуда столько народу нагнали? – удивляется Петр Сизов.

Какой-то японец смотрит все время на него и улыбается. Лицо как будто знакомое.

– Хэйбэй! Не ты ли? Здорово!

– Здорово! – отвечает японец по-русски.

– Вас па работу пригнали? Ты из Миасима? Я знаю тебя, парень. Хэйбэй?

– Хэйбэй. – Японец показал на себя, поднеся руку не к груди, а к скуле.

– О! Здорово! Эй! – Матросы и лесорубы посыпались из тайги по обоим скатам ущелья Быка, как горох из мешка, и обступили знакомого японца.

Только один Букреев остался наверху, он залюбовался, глядя оттуда на Фудзи.

– Оё-ёё-ёё-оо! Вася!.. – опять кричали Букрееву снизу.

Хэйбэй из тех рыбаков, что под горой Фудзи помогали в шторм выбираться матросам на берег, когда «Диана» погибала у деревни Миасима. Потом Хэйбэй сочинил и пел песню про это, упоминая в ней имя Путятина. Это похоже на наши деревенские запевки.

Сизову, как у своего, хотелось бы спросить у Хэйбэя про Фуми, с которой он встретился в деревне, где после высадки в шторм экипаж «Дианы» прожил несколько дней. Похоже, что Хэйбэй не зря попадался на глаза, может, ему и есть что рассказать знакомому матросу. Но без языка не сговоришься. А люди столпились, и сразу подошли чиновники.

Сизов пошел садиться в баркас.

Матросы звали с собой и Хэйбэя, но тот кивнул на чиновников, ударил себя ладонью по шее, как топором, и засмеялся.

– Че дичишься? – говорил Вася, обращаясь к японцу, пришедшему из своей лачуги.

Тут же его жена и осмелевшая дочь. Вся семья собирает щепки и мелкие сучья. Отец смотрит и дрожит от страха.

– Мы вам это ущелье расчистим. Будет земля, рис на террасах возрастет. Я знаю, у вас на горах, как на лестнице, рис растет. И будешь есть! Вот так! Растет – и в рот! – продолжал Букреев.

– Ота! – отвечал японец.

– Какая девица милая, а одеться, видно, не во что, – сказал про дочь бедняка лейтенант Сибирцев.

– У них сегодня, ваше благородие, целый день дым идет в дверь, они отродясь столько не топили, – отвечает Букреев. – Дров не берут, боятся. А мы зря сучья жжем... А брать большие сучья боятся.