Адмирал сводил Кавадзи в чертежную и сам объяснял устройство будущего корабля. Потом побывали на стапеле, в кузницах и у плотников, смотрели лекала и мелкие чертежи. Путятин просил прислать после Нового года из столицы мастеров-медников, чтобы готовить листы для обшивки судна.

Кавадзи вернулся к обеду уставший, но довольный. Он, кажется, отошел от своих мрачных намерений.

После обеда Путятин сказал, что его дружеские чувства и уважение к Саэмону неизменны. И он хочет, чтобы перед Новым годом Саэмон ками снялся бы на серебряную пластинку прибора, отражающего натуру. Тут адмирал повторил все свои прежние доводы, уверяя, что доставит снимок в Петербург и представит русскому императору.

Саэмон слушал и печально кивал головой, слегка обмахиваясь маленьким веером. Все русские, сидевшие за столом, предполагали, что эти кивки означают отказ, как и прежде. Никогда не знаешь заранее, что японец ответит. Кавадзи сказал, что он теперь согласен сняться. – Перед Новым годом! – сказал он шутливо. Перешли в просторную и светлую комнату, – в распоряжении адмирала теперь была целая заново отделанная квартира при храме.

Можайский посадил Саэмона в кресло, позади которого офицеры растянули белое полотно.

Кавадзи полагал, что теперь нечего опасаться. Вдруг придется погибнуть, и тогда уже не стыдно, если адмирал Путятин покажет портрет некрасивого старого человека своему императору и скажет, что таковы японцы.

До сих пор Кавадзи полагал, что стыдно такое лицо показывать. Так он объяснял до сих пор Путятину свое нежелание сниматься. Но была и другая причина. Кавадзи побаивался ответственности перед бакуфу. Его могли обвинить в отступлении от традиций и в своеволье. Всегда найдутся люди, для которых символом верности чиновника является показная преданность и старательное исполнение всех глупостей и предрассудков, принятых в обществе. Ну, теперь уж нечего больше бояться. Если помилуют за трактат, то за снимок не осудят. А если осудят за трактат, то пусть хоть у Путятина останется портрет на западной пластинке.

Так он думал, пока его голову приложили к какой-то скобе, спрятанной под его затылком, и так продержали несколько минут. Потом Можайский сказал, что все отлично, что сегодня портрет будет готов, а к утру он перерисует с пластинки большой портрет и подарит к Новому году Саэмону но джо на память от русского посольства и благодарного экипажа «Диана».

Возвратившись в салон, Кавадзи получил от адмирала новогодние подарки. Потом он отправился отдыхать к себе за реку, в Храм Цветка Лотоса, и сам побеседовал о делах с Уэкава.

Деничиро похвалил работу русских. Их обращение с японцами простое и товарищеское. В них совсем не заметно китайской важности. Матросы очень сильные и хорошие. Но не все русские с красными лицами. Когда работают много и старательно, то, по личному наблюдению Уэкава, лица у большинства становятся такими ярко-красными, что на них страшно смотреть.

– Встречаются ли матросы с японскими женщинами?

– Русские матросы... очень нравятся японкам...

Оказалось, что ответ Уэкава подготовил со всеми подробностями. Кавадзи внимательно выслушал об отношениях русских моряков с женщинами в Хэда.