— Не глупи, — положил я большой палец на хлястик ножен.

— Держу его, — взяла Ольга «Бизон» наизготовку и медленно двинулась влево, обходя капот разделяющего нас броневика.

— Решим проблему без шума. Мы ведь не хотим гостей? Лейтенант, — снова попытался я принудить строптивого легионера к капитуляции, — ты не в том положении, чтобы ерепениться. Тебе не выйти живым из этой схватки, — пальцы освободили кинжал и легли на шершавую рукоять.

— Так чего же ты ждёшь? — правое колено Павлова продолжало сгибаться. — Ража?

Сукин сын. И как он догадался? Задуматься над этим вопросом подольше я не сумел. Лейтенант резко припал к земле и, не поднимаясь, рванул на меня. Да так быстро, что выхваченный мною из ножен клинок едва успел отразить удар. Короткое чёрное лезвие засапожника, метящее мне в живот, скользнуло по режущей кромке и выбило искру из гарды. Павлов налету перехватил нож обратным хватом и попытался пробить в печень, одновременно схватив левой рукой мою правую ногу под коленом, отчего я потерял равновесие и вынужден был пятиться, даже не помышляя о нападении. Руки лейтенанта работали настолько чётко и быстро, что моих усилий хватало только на оборону. Лезвие засапожника било, казалось, хаотично, но это была обманчивая хаотичность. Каждый раз как я парировал атаку, следующий удар шёл в максимально неудобное для защиты место. Свободная рука Павлова ни на секунду не оставалась без дела, отвлекая моё внимание, атакуя и блокируя редкие контрвыпады. Сталь мелькала перед глазами как в адском калейдоскопе. Лезвие засапожника обожгло мне скулу, распороло рукав, чиркнуло по жилету. Такой агрессии я не ожидал. Легко показывать высший пилотаж, когда сам диктуешь ход боя. Но когда противника не испугать, не обескуражить, не взять «на классе» — о, тогда всё протекает куда как менее приятно. С каждой следующей секундой я чувствовал, что теряю контроль. Атаки лейтенанта всё чаще находили бреши в обороне, ещё не фатальные, но приглушённая адреналином боль уже давала знать о не менее чем пяти порезах. А раж всё не приходил. Мышцы ныли, работая на пределе возможностей, быстро накапливающаяся усталость притупляла реакцию. А раж всё не приходил. За мельканием рук и стали я видел собственное отражение в очках лейтенанта, и там, в этом отражении... Там был страх. Никогда прежде я не испытывал страха, сходясь нож на нож. Никогда ещё я не ощущал близость поражения так явно и пугающе отчётливо. А сучий раж... Острая боль прожгла левое бедро. Я бы заорал, но на это банально не было времени. Его не было ни на что, кроме отражения бесконечной серии атак, становящейся, казалось, только быстрее с каждым ударом. И тут мир поплыл. Дорогой ты мой!!! Ну здравствуй! Атаки Павлова резко потеряли в скорости, будто его в воду опустили. Без труда отразив две из них, я, на чистых рефлексах, вогнал клинок лейтенанту в правое предплечье, ближе к локтю, и рванул на себя. Лезвие пошло к запястью, промеж локтевой и лучевой костей, вспарывая мышцы. Пальцам стало тепло от льющейся сверху крови. Каменное до сих пор лицо лейтенанта дрогнуло, брови приподнялись, челюсть осела, будто рвущийся наружу крик вот-вот найдёт себе дорогу. Но вместо этого, Павлов лишь разжал правую кисть и перехватил выпавший нож левой рукой. Но медленно. Уже слишком медленно. Удар остриём в запястье парализовал пальцы и левой кисти. Чёрный засапожник с окровавленным шнуром на рукояти полетел на пол. Я поднялся, только сейчас осознав, что провёл весь бой, стоя на коленях. Павлов тоже встал, прижимая к груди распоротую повдоль руку.