— Как это для вас?

— То, что надо.

— Хорошо. Тогда расскажите мне, почему прошлая жизнь была настоящей.

— Жизнь была настолько волнующей. Толпы людей, фотографы, небесная музыка, костюмы, и Сергей — поверьте мне, один из самых красивых мужчин в мире, — и алкоголь, и интоксикация танцем, и, да, дикий секс. Всё, что было потом, бледнеет в сравнении.

Наташа сидела на краешке стула, пока говорила, сейчас обмякла и откинулась назад.

— Где ваши мысли сейчас?

— Вот что я должна сказать вам: в последнее время у меня появилась странная мысль, что каждый день, что я живу сейчас, даже очень хороший день, — также и день печали, потому что он отдаляет меня все дальше и дальше от моей настоящей жизни. Разве это не странно?

— Это то, что я говорил ранее. Это как будто настоящая жизнь все еще находится в замороженном состоянии. И если бы у нас был подходящий транспорт, мы могли бы добраться до нее, и все знакомые вещи раскроются, и вы сможете к ним вернуться. Вы понимаете, что я имею в виду?

Когда Наташа кивнула, я пошел дальше:

— И таким образом, эта идея является ключом к пониманию вашего похода в музей. Вы не просто искали Сергея; вы искали свою потерянную жизнь, хотя взрослая часть вашего ума знает, что всё преходяще, что прошлое существует только в уме, и ваш прежний мир сейчас — это только память, электрический или химический сигнал, хранящийся где-то в вашем мозгу.

— Наташа, — я продолжал, — я понимаю вашу ситуацию. Я намного старше, чем вы, и имею дело с теми же проблемами. Для меня одна из самых мрачных вещей в смерти заключается в том, что, когда я умру, весь мой мир, — мир моих воспоминаний, богатый мир, населенный людьми, которых я когда-либо знал, этот мир, кажущийся таким прочным, гранитным, — исчезнет вместе со мной. Пуф! Как вот это: последнюю пару недель я разбирал коробки со старыми документами и фотографиями, и я смотрел на них, особенно на фотографии каких-то улиц из моего детства, или друга, или родственника, которого никто из ныне живущих уже не знает, и я выбрасывал эти фотографии, и всякий раз, когда я это делаю, что-то вздрагивает внутри, когда я вижу, как отшелушиваются куски моего прошлого реального мира.

Наташа сделала глубокий вдох и с мягкостью в голосе сказала:

— Я понимаю все, что вы говорите. Спасибо, что рассказали мне это. Это очень много значит, когда вы говорите о таких личных вещах. Я знаю, вы говорите правду, но трудно принять такую правду. Я скажу вам кое-что: прямо сейчас, в этот самый момент, я чувствую, что Сергей дрожит в моем сознании. Я знаю, что он борется, чтобы остаться там, остаться, чтобы быть навсегда танцующим.

— Я хочу сказать нечто большее о Сергее, — сказал я ей. — Я знаю много людей, которые после праздничных встреч с однокурсниками сразу же влюбляются, иногда в своих старых друзей, часто в тех, кого они толком и не знали. Многие вступают в поздние браки, некоторые успешно, но некоторые с катастрофическими последствиями. Я верю, что многие из них влюбились через ассоциации, это значит, что они любили полную радости юность, их ранние школьные годы, их мечтательные предвосхищения интересной жизни, волшебно и безмерно простирающуюся перед ними. Но это не влюбленность в конкретного человека. Они делали этого человека символом всего, что было радостным в их молодости. То, что я пытаюсь сказать, — Сергей был частью этой волшебной молодости и за то, что он был там в это время, вы наделяете его любовью — вы вкладываете свою любовь в него.