Соленый холм.

Раньше тут располагались самые богатые городские кварталы, виллы, особняки, патио и терема, рубленные без единого гвоздя. Отсюда вся зараза и потекла, именно здесь появились первые в нашем городе вуперы, именно здесь, по слухам, устраивались вечеринки, на которые заманивались люди из пригородов…

Сейчас здесь от старого района ничего не осталось. Сначала выжгли, затем снесли, затем залили расплавленной солью. Так он почти пятьдесят лет и стоял, соленый, покрытый белым налетом, скрипел кристаллами и пугал ворон. А недавно стали заселять, место больно хорошее. Привезли земли, домов новых понастроили. Для людей. Красивые, из белых камней, как бы чтобы оправдывать название. Климат здесь, говорят, хороший. В городе и в окрестностях всегда сыро, а здесь, напротив, сухота от соли. Воздух для людей полезный. И вид странный, космический, белые дома, белая земля, чистота.

Правда, никто не живет пока, своих, постоянных людей у нас нет, только приезжие, командировочные, но они тут тоже пока не живут, предпочитают в капсулах по месту работы.

Мы с Костроминой и контрабасом немного постояли, любуясь на все эти белоснежные просторы. Немного поспорили, в каком доме остановится эта Света, после чего Костромина выбрала один сбоку, почти над самым каналом, и сказала, что уверена на сто процентов и даже больше. Остановились возле него.

– Тут все, что надо человеку. – Костромина указала пальцем. – Балкон есть, крыльцо есть…

– А зачем крыльцо? – спросил я.

– А ты что думал? – усмехнулась Костромина. – Раньше все предусмотрено было, чтобы ничто от чувств не отвлекало. Вот взять балкон – это важнейший в любви предмет. Во-первых, с помощью балкона люди очень часто знакомились.

– Роняли типа? Как Сиракузовы?

– Болван. – Костромина собрала волосы в жгут, выжала. – Никто ни на кого балкона не ронял, все цивилизованно происходило. Кавалер проходил под балконом дамы и забрасывал на него шляпу. Если дама планировала ответить на ухаживания кавалера, она шляпу оставляла, если нет, выкидывала обратно, предварительно в нее презрительно плюнув. Во-вторых, на балконе красавица дожидалась своего принца, а он… – Костромина постучала по контрабасу. – Он, соответственно, ей серенады пропевал. Вон, погляди, балкон не просто пришпилен, а образует собой как бы нишу. В этой нише звуки концентрируются, так что даже негромкий шепот слышно. Балкон выступал как резонатор чувств, разве не ясно?

– Яснее не бывает, – ответил я.

– В-третьих, если суженого убивали на войне или на дуэли, или если он от тифа умирал, ну, или там волки съели, безутешная девица бросалась с балкона в пучину.

На всякий случай я еще раз оглядел улицу. Подходящих пучин поблизости не наблюдалось, я хотел на этот факт указать, но Костромина продолжала архитектурную лекцию:

– Крыльцо для организации чувств было не менее важно. И тут тоже все понятно любому. Вот вспомни строки: «И сдохнуть, как собака, перед крыльцом любимой…»

– В каком смысле? – не понял я.

– В самом непосредственном, – безапелляционно ответила Костромина. – Когда влюбленный юноша получал от своей избранницы решительный отказ с плевком в шляпе, он приходил к крыльцу ее дома и пронзал кинжалом сердце прямо на ступенях, под балконом любимой. Для этого даже специальные широкие ступени делали, чтобы юноши в канаву не сразу скатывались, а еще некоторое время лежали, демонстрируя всем свою любовь до гроба. Для гроба, кстати, были специальные скамьи предусмотрены. Но это уже в парке, тут парка нет.