Ирина стиснула зубы. Предстоял допрос ребенка, пережившего тяжелое потрясение. Как сделать это, чтобы не нанести девочке новый удар, не усугубить травму? А вдруг Фельдман был прав, решив пожертвовать несколькими годами жизни ради душевного спокойствия племянницы, а они в поисках истины сами совершают преступление? А что, если этот допрос станет последней каплей?

Пока свидетельница возвращалась на место, в зале заволновались, зашумели. Ирина различила чей-то вскрик фальцетом: «Неслыханная наглость!»

Не верят… Что ж, рассказ Волковой действительно похож на сплетню. Без имен, без доказательств, какой-то глупый навет. Так же, впрочем, как и Полинина история.

Клевещут холопки на барина, вот и все. Зачем только им свободу слова дали, когда таких надо на конюшне пороть, и пусть ноги хозяину целуют, что не до смерти. А эти хамки в суд приходят и рассказывают о тайных страстишках великих людей, совсем стыд потеряли! Должны понимать, что Пахомов, как жена Цезаря, вне подозрений.

Ирина посмотрела в зал. Кислые, насупленные лица. Интересно, сколько завтра жалоб на нее полетит во все инстанции? А может быть, и нет… Утро вечера мудренее, догадаются ребятки, что если фигура Пахомова слетит с пьедестала, то освободится место для другого, которое надо вовремя занять, а не мстить тому, кто тебе его расчистил.

Но это будет завтра, а сегодня публика в зале полна сословного негодования.

Подумав немного, Ирина решила допрос матери проводить тоже в закрытом режиме. Хоть немного ей полегче будет.

После выступления в суде Полина была как пьяная. Смутно помнила, как люди подходили к ней, кидали: «Мразь», – и кое-что похуже, но быстро подскочил парень с раскосыми глазами, сказал: «Спокойно, граждане, расходимся», – и вокруг нее чудесным образом возникло пустое пространство. Как сквозь сон, она слушала показания свидетельницы про Таню и думала, что все тайное рано или поздно становится явным. Девочки давно нет и как будто не было, ее маму запугали до полусмерти, все хвосты подчистили, а живут в глухой деревне милиционер с женой, которые в нужный момент встанут на защиту правды.

Потом судья приказала покинуть зал, и молодой человек отвел Полину в пирожковую и взял ей сладкий чай и огромную булку, так упоительно пахнущую свежеиспеченным тестом, что Полина тут же вцепилась в нее зубами.

– До конца будете? – спросил он, жадно уписывая такую же булочку. Сахарная пудра сыпалась ему на воротник.

– А вы?

– Могу отвезти вас домой, но хотелось бы остаться.

– Мне тоже. Я подожгла этот бикфордов шнур, так интересно, рванет – не рванет.

– Зная Олю, уверяю вас, что рванет.

– Хорошо.

– Вы это… – парень потупился, – не переживайте о том, что было. Вина, все такое… Это не ваш случай.

– Да?

– Вы были маленькая. Бывает, за дитем недоглядят, и он схватится за горячую сковородку, так не он же в этом виноват.

– Но шрамы-то остаются у ребенка.

– Они заживают со временем. Вот мне недавно нос своротили, думал, урод останусь, а прошел месяц, и сейчас уже не заметно совсем.

– Вообще-то заметно.

– Да? – не расстроился опер. – Ладно, неудачный пример.