- Ну а ленточку подвязать?

- Лекту можноть. Невелик грех.

Они доели. Самый крупный кобель сидел рядом, пуская струйки слюны. Степан поставил перед ним миски из-под супа. Тот мгновенно их вылизал.

- Вота. И мыть не надоть. Молодчина. А ты чаво чай не пьешь?

Глеб все же сходил на речку и чашки помыл. Тщательно. С крапивой...

Удивительно, как такое долгое неразлучное соседство научило людей быть совершенно взаимно вежливыми. Степан в большем случае приглашал на обед. Остальное время он даже не подходил. Так, здоровался издали. Нет, вернее, один раз приблизился, хмыкнул на ворох бумаг. Видимо, назрела шутка, а поделиться больше было не с кем: "Ты, бляха-муха, как Ленин в Шуше!" Глеб поглядел на него как из колодца, и они расхохотались... Работалось всласть, точно под диктовку: быстро и сами находились нужные связки, мгновенно отзывались переклички, словно действительно кто-то невидимо подсказывал, откуда и куда тянулись силовые линии тех событий. Единственно мешали постоянно ломающиеся пересохшие карандаши... Так он и жил три дня, пока не проснулся Анюшкин. Это не был летаргический сон в полном смысле: Анюшкин иногда поворачивался, стонал. Но не реагировал ни на свет, ни на звук. Длинный Степан появлялся и исчезал по своим делам совершенно невычислимо. Корову, правда, доил, а она, понимая ситуацию, приходила каждый день сама. А еще Глеб разбил в сенях голову и вторую банку и, скорбя о собственном малодушии, нашедши на печи маленького деревянного, с короткой правой ногой шалыгу, помазал его маслом.

Проснулись они одновременно. Анюшкин как-то совсем жалобно запищал, суча ножками и извиваясь на сбитой постели. Глеб рывком сел, обалденно и мутно посмотрел на него, кинулся: чем помочь. "Наверное, пить! Высох за трое суток!" Набрал сгоряча на кухне полный ковш и потом никак не мог, не проливая, приложить его к крепко сжатым губам. От этих струек протекшего за шиворот холода Анюшкин задергался сильнее и, не открывая глаз, сел. Глеб залюбовался: это был самый настоящий гном Ворчун из "Белоснежки" до того, как его помыли. Без всякой надобности дополнительного грима. Наконец Анюшкин и сам посмотрел на Глеба, вернее, почти посмотрел, шаря вокруг руками. Глеб подал ему очки. И теперь они были на равных.

Отходили за чаем оба очень медленно. Мелкие соленые сухарики с медом, молча и походя принесенный Степаном целый бидон жирной неснятой простокваши, посыпанной сахаром... Где-то между двумя дальними хребтами собиралась, но так и не решалась, куда двинуться, темная грозовая туча. "Грозы нынче поздние, зимы долго не будет". Анюшкин жаловался:

- Так вот пробивает. Совершенно не связано с какими-либо сезонными или атмосферными переменами. Только начинаю чувствовать сильный внутренний холод. Такой, что кажется, спина изнутри вымерзает. Уже знаю - нужно забиться в уголок, лечь. И ведь ничего потом не помню! А говорят, и постанываю, и верчусь. Значит, какая-то жизнь идет. Вообще, существует совершенно неверное мнение, что сон - это отдых. А позвольте спросить: от чего? Чтобы отойти от трудов, достаточно полчаса поваляться ну час-два. А мы ведь двадцать лет за свою жизнь спим! Двадцать лет. Я, когда в юности об этом задумывался, страшно психовал, все пытался найти такой режим, чтобы спанье сократить до минимума. Волчий сон практиковал одно время: три-четыре раза в сутки по полчаса-часу. Чуть с ума не сошел. А потом встретил мудрого человека. Он мне раскрыл очень простую и очень древнюю формулу: "Сон - это общение с богами". То есть сон - это тоже жизнь. Другая, не похожая на дневную, не подконтрольная сознанию, но самая полноценная, столь же необходимая и нужная. Двадцать лет, это ж подумать только! Не зря же. Действительно, человек весь создан так премудро, что ему оскорблять своего Творца самопеределыванием кощунственно, в конце концов... Что значит вторгаться в подсознание? С каким мандатом?.. Ведь это духовный культуризм, в конце-то концов.