- Вы сказали "священное пристанище". И Семенов так говорил. Как это понимать?
- Просто. Так и есть. Здесь же лучшая охота в республике начинается. На кабана, марала, осенью на волка, зимой на медведя. Тут такие люди иной раз заезжают, что я плюю и ухожу куда подальше. Пусть Степан ими занимается. Он егерь, хозяин. А я простой обходчик. Так вот, здесь эдакое узкое место для власти и денег, в котором воевать нельзя - лодка перевернется. Время-то ныне какое? Сегодня ты министр здравоохранения, завтра юстиции, послезавтра в тюрьме. Потом, возможно, опять какой-нибудь комитет дадут. Республика Горный Алтай, одним словом. Поэтому вот и получилось, что здесь как бы место переговоров, как бы Швейцария в Швейцарии, тут часто власть с оппозицией по скользким вопросам договаривается. Я вначале осуждал, а потом понял: так это же хорошо! Ведь без оружия, значит, без крови мир делят.
- А как же это держится?
- На авторитетах. Как раньше на воровских законах.
- И что, никто не нарушал?
- А зачем? Нет, при мне один раз было. В прошлом году. Но то особый случай, безумный. Такой безумный, что этого человека даже не наказали, а, знаете ли, как белую ворону серые из своей стаи - выкинули. Живи, мол, но без права возвращения. Старший следователь своего начальника и замминистра на дуэль вызвал. На дуэль! Так вот, выкинули. Он сейчас где-то в России. Это по-нашему значит - не в Республике. И не представляю, кем он там. Сумасшедший человек, тихий, но сумасшедший. Эта тишина порой еще хуже. Представляете, дуэль на ружьях! А вот, взгляните-ка!
Анюшкин подал Глебу небольшой, но тяжелый, черный, пористый словно губка, камень. От него пахнуло чем-то очень волнующе знакомым, чем-то когда-то известным, связанным с какими-то определенными переживаниями, но... Он так и не смог вспомнить...
- Вот метеорит. Пока самый крупный. Тут недалеко, чуть выше, хорошее каменное плато, я на нем собираю. Рамочками, знаете? Это два проволочных уголка, берешь их в неплотно зажатые кулаки строго вертикально, чтобы не мешать им свободно вращаться. Параллельно друг другу выравниваются они обычно сами, за счет нашего естественного магнитного поля. Вот так. Потом настраиваешь свою диафрагму на ощущение того, что ищешь: воду, металл, пустоты. Вы, наверное, знаете это ощущение "животом", "нутром", как еще говорится. И идешь. Идешь и идешь. Смотрите, как только это найдется - они сразу притягиваются друг к другу и перекрещиваются!
Анюшкин вынес с кухни две согнутые под прямым углом толстые алюминиевые проволочки, бросил на пол ножницы и медленно, задерживая дыхание и от этого сбиваясь на полушепот, ходил по комнате. Действительно, когда он перешагивал свои ножницы, проволочки в руках оживали, тянулись навстречу друг другу. Глебу Анюшкин нравился больше и больше. Почему же он не почувствовал его сразу? Издалека не ощутил от маленького чудака это его так явно исходящее, нет, истекающее желание немедленно делиться переизбытком своего восторга жизнью. Это же было небольшое, но незаходящее солнышко. Его говорливость, в сравнении с тем же Семеновым, не давила, не заставляла закрываться от жесткого, ультрафиолетового излучения чужих мыслей. Мягкий ток слов был не жгуч, бормотание его и возбуждало, и убаюкивало одновременно. Как щекотка.