По пути к лагерю он все время оглядывался. Мания преследования? Но ему все же пару раз действительно показалось, что кто-то за ним идет... Вот уж идиоты! Как приехать вовремя в Москву - так у сына проблемы. Да! А вот руки тому, кто поменьше, заламывать - пожалуйста! Или кому-нибудь по морде в парламенте перед телекамерой. Герои... Неужели надо пройти камеру смертников, неужели надо трое суток пролежать, не шевелясь, на крыше грузового лифта, терпя жажду и голод и мочась под себя - выжидая, пока не уйдут все "чистильщики" со своими собаками?.. Идиоты! Тупые идиоты... Да, конечно, зачем мы теперь вам? Мы - со своими оценками... С усталостью ночной памяти умерших... За что? За ваши "модели" будущей России?.. Нет, за ним определенно кто-то шел... А уже у самых ворот лагеря навстречу выбежал радостный крепыш Павел:
- Здравствуйте! Как хорошо, что вы сами пришли. Я вас ищу. То есть не я сам, а один человек. Анюшкин, да? Есть такой?
- Здравствуй. Да, есть такой. По крайней мере - должен быть.
- Ну, вот он искал. И меня попросил. А мне сказали, что вы на совещании, на Малом костре. А нам туда нельзя. Вот я и ждал. Но хорошо, что недолго получилось.
- "Хорошо" - это хорошо. Зачем я Анюшкину?
- Сейчас. Я слово в слово постараюсь. Так, значит: "Была Света... Пошла к бабе Тане... Что-то случилось - она не в себе... Нужно перехватить, иначе беда... Он сам пока не может - к... Сергею должен приехать... брат... Он ждет его приезда". Кажется, все?
- Все понятно. Только не Сергей, а Степан. Да?
- Точно.
Глеб еще раз оглянулся. Перешел на полушепот:
- Спасибо. Значит, Анюшкин совсем недавно был? Спасибо... И вот что, Павел, окажи услугу: я пойду, а ты присмотри: кто там за мной по следу топает? Прикрой, если надо. Только не нарывайся.
Павел покосился, не поворачивая головы:
- Да-да, идите, я прикрою.
Глеб положил ему руку на плечо:
- Опять прошу: не нарывайся. Только задержи, пока оторвусь. Ну давай!
И пошел, пошел резко к реке, даже не ища брода, так, напрямую. Не разуваясь, споро, местами почти по пояс перешел ее, забежал в кустарник. Теперь - в гору, в гору... Метров через сто он оглянулся: к берегу с той стороны вышли Павел и... Юрик. Павел почти держал Юру за руку и что-то возбужденно говорил, указывая вниз по течению...
Когда Глеб взобрался на первый гребень, его словно ударили по затылку. Наступила неожиданная слабость. Затошнило. "Может, съел что?" Но нет, вроде ничего из рук "рерихнутой" не брал. Сильно мотнуло вперед-назад, и перед глазами всплыла знакомая картина: шарик Земли, и над ним черные руки... Ах ты! Да, да, да! Филин. Это тот плащ! Он же с большим островерхим капюшоном как у того "охотника" в пещере! Значит, Филин. Вот сволочь. Гад. Тварь: "Я теперь тебя не отпущу... не отпущу". "Отпустишь!" - Глеб, набычившись, удержался на ногах и вслепую, бочком стал спускаться. Боль в темечке не проходила, оттуда она расползалась по спине, холодом сводя лопатки, выворачивая шею. "Не отпущу!" Опять удар по затылку. Только этого не хватало! "Господи, Господи помилуй!" Его рука очень тяжело, как в сонном кошмаре, преодолевала невероятно сгустившийся воздух. Первый крест лег косым, но второй раз уже получилось легче. Глеб весь сотрясался крупной дрожью, горло пережимало судорогой до удушья, но он крестился и крестился: "Господи, помилуй! Господи! Помоги!" Ну почему он не знал ни одной молитвы? Ведь уже сколько времени возил с собой маленький молитвослов, а читал его только так, отвлеченно, выборочно, в целях "просвещения".