Он окаменел, зарычав, и глаза его стали желтыми. Василина могла бы приказать – и он бы подчинился как подданный. Но она хотела иного – и потому смотрела на него, ждала и упивалась той силой, которая всегда питала ее. Его любовью, которая была для нее ярче, чем весь огонь мира.

И он отступил. Сделал несколько шагов назад, выпрямился.

– Я привык, что твой огонь мягкий и теплый, василек, – сказал он рычаще и сдавленно. – Но за этот год я увидел, что у всего две стороны, и у огня тоже. Было бы трусостью с моей стороны делать вид, что в тебе нет силы, способной разрушать. И слабостью – пытаться контролировать ту мощь, которой ты являешься. Ты – Василина Рудлог.

– Твоя жена, – проговорила она с нежностью. Он улыбнулся.

– И я восхищаюсь тобой. Моя жена. Моя королева.

Стоя у листолета, провожая ее, он смотрел уверенно, твердо, не показывая ни тени сомнений в том, что она справится. И только желтые глаза показывали, в какой агонии он находится.

Ее собственный страх в момент решения стал чем-то осязаемо-вязким, вставшим в горле, заставившим ее отупеть – и вдруг отключиться от него. Остался только бешеный стук сердца, повлажневшие виски и ладони – и биение в груди, продолжавшее раскалять ее кровь.

Огонь в крови сильнее страха. Все то, что дал своим детям Иоанн Красный, божественная воинская искра, гнавшая Рудлогов в бой, подгоняла сейчас, пришпоривала и Василину.

Королева снова взглянула в иллюминатор. Листолет спускался, двигаясь влево-вправо. Щиты щитами, а необходимость уклоняться от обстрела никто не исключал.

Василина ступила на землю и тут же подняла руки, накрывая опустившиеся листолеты и своим щитом. То ли от напряжения, то ли от недавнего контакта с хранителем она четко видела, как текут по стенкам купола струи невидимого остальным пламени.

Щелканье, взвизги и шелест инсектоидов сначала оглушили ее – но парадоксальным образом она слышала и бешеный стук своего сердца, и дыхание людей, которые стояли за ее спиной, готовых умереть за нее. Она чувствовала горячее дыхание асфальта, прохладный запах распаханной земли и вонь муравьиной кислоты.

Тха-охонги, идущие по дороге, остановились метрах в пятидесяти от щита. Раздались крики – приказы командиров иномирян своим, которые передавались от отряда к отряду. Армия, удивленная, недоумевающая, раздраженная, замедлялась. Задние тха-охонги напирали на тех, кто останавливался впереди, и расстояние до щита сокращалось – сорок метров осталось, тридцать. Те гиганты, которые шли по полям, продолжали движение, сдвигаясь к месту приземления листолетов, окружая их, часть, не обращая ни на что внимания, продолжала двигаться к столице.

Вскоре вокруг собралось целое море инсектоидов. Королева видела отвратительных невидши, которые сновали у ее щита, как собаки, взвизгивая от ожогов при прикосновениях. Видела хмурых, уставших, хохочущих или нервно молчащих, тычущих в нее пальцами людей, грязных, одетых в странные одежды, – таких же, как туринцы, и в то же время разделенных с ними как невообразимыми расстояниями, так и понятиями о добре и зле.