«Обожаю Саутгемптон. Мне нравится здесь учиться, несмотря на то, что в первую неделю после приезда какой-то озабоченный урод просунул мне под дверь любовную записку», – сообщила Алиса. В тот день она заглянула в мой кабинет, чтобы пропустить стаканчик после нашей ежегодной гулянки на кафедре.
«Какой кошмар, – я изобразил удивление. – Мотыльки слетаются на твой яркий огонек?»
«Скорее, мухи на дерьмо», – рассмеялась она.
Парень с татуировками сказал:
– Ты совсем больной, раз написал такое.
«В» с завитушкой. Высокая, заостренная заглавная «А». Мои слова, все, без исключения.
– Она решила, что ее кто-то разыграл, но я-то сумел отличить обычного придурка от настоящего извращенца. Что скажешь, Ледяной человек? Розыгрыш или псих? Я ставлю на психа, а ты? Давай, решайся – на кого ставишь бабки?
Он играл со мной, как кот с мышью.
– Мне нужно ваше имя, – сказал я.
– Друзья зовут меня Мокси. – Он вертел в руках записку. Щенок не имел права раскапывать прошлое. Мне в глаза бросались отдельные слова, фразы, синтаксические конструкции. По языковым средствам опытный лингвист сможет составить индивидуальную характеристику человека – как профиль ДНК, такая же надежная и точная. Я осмотрелся по сторонам. Диплом с научной степенью, выцветшая фотография, где я стою рядом с каким-то министром, вырезка из журнала: «Кук на пороге открытия» – про исследование, которое не принесло никаких плодов.
– Вопросительный знак вместо подписи. Это каким же идиотом надо быть, а! Вопросительный знак и поцелуйчик, так подписываются только дети.
Я смотрел на символ «Х». Две перекрещенные линии. Двадцать третья буква алфавита, римская цифра десять, неизвестная величина, а в греческом с этой буквы начинается слово «Христос». Поцелуй.
– Держись от меня подальше и не смей измываться над памятью об Алисе.
– С чего бы? Тебе можно, а мне нельзя?
Мы одновременно посмотрели на записку. Привет из прошлого, часть меня, отравляющая, бесценная. «Милая моя Алиса! Пожалуйста, не бойся», – так начиналась первая строка.
– Пятьсот фунтов, – сказал он.
Я столько раз делился с тобой своими бедами и секретами, Ларри, что уже давно сбился со счета. Но мне больше некому довериться. Мы с тобой исписывали страницы, рассуждая о Декарте и Фоме Аквинском, но все философы разом бледнеют в сравнении с теми бесконечными трактатами, которые я посвящал Алисе в 2004-м, а еще раньше, в начале 1980-х, своей супружеской измене. Помнишь, я умолял тебя приехать? Звал на помощь, как большого мохнатого сенбернара, с фляжкой бренди и мудрым советом. Мы бы отправились в паб «Корона», забрались бы за самый дальний столик и изливали бы друг другу души за пинтой отвратительной пенной бурды, которую там величают пивом, а все завсегдатаи гадали бы, кто мы – просто двое случайных знакомых или закадычные друзья.
– Пятьсот фунтов, – повторил мальчишка с татуировками. – Или мистер и миссис Сэлмон получат копию записки.
Он снова помахал листком, губы дрогнули в едва заметной улыбке. Я выхватил взглядом отдельное слово и с тоской вспомнил то время, когда еще только учился писать: передо мной открывались безграничные горизонты, и я впервые осознал, что наше восприятие мира – а следовательно, и сам мир – зависело от слов, которыми мы его выражали.