Я сжала кулаки до хруста. Самовлюбленный избалованный эгоист!

— А я почти испытала к тебе жалость. Ты не достоин ее. И чтобы у тебя не случилось, знай, что это наказание за твой сволочной характер!

— Наказание? — груша со смачным хлюпом врезалась в стену. Отлично, мне теперь и стену отмывать! — Да что ты понимаешь, пустышка? Что ты вообще можешь в этом понимать?!

Он пересек разделяющее нас расстояние, и на миг показалось — снова схватит и прижмет к стене. Но нет, не прикоснулся. Много чести — прикасаться к отбросам из Котловины!

— Ты ничего не знаешь! — рявкнул Вандерфилд. И снова я ощутила его боль. Увидела ее в отчаянном, загнанном взгляде, почувствовала в напрягшемся до хруста теле. — Я теряю самое ценное, что у меня есть. Самое важное. Да чтоб оно все провалилось!

Я осторожно отступила. Возникло четкое ощущение, что я нахожусь в одной клетке с раненым зверем — слишком опасно. Эш себя почти не контролировал. Но все же, что у него стряслось? Вдруг кто-то умер? Близкий родственник, например?

Неуместная и глупая жалость кольнула сердце.

— Послушай, я не знаю, что стряслось, но мне очень жаль…

— Жаль? — он вдруг рассмеялся, только вот мне захотелось от этого смеха спрятаться. — Жаль… Да если кто-то узнает том, что со мной происходит… Если отец узнает…

Он вдруг замер и сжал виски, тяжело дыша. Я тоже застыла, совершенно не понимая, как себя вести. Надо потихоньку двигаться к двери, пока Вандерфилд на меня не смотрит. Выскользнуть в коридор, и пусть сам разбирается со своими проблемами. В конце концов, меня они не касаются.

Но почему-то я осталась стоять. Сбежать не позволяла совесть. Хотя это и глупо, потому что совесть не должна работать в отношении всяких гадов!

— Если ты заболел, то можно обратиться к врачевателям, — осторожно начала я. — Я плохо разбираюсь, я ведь из Котловины… Но я слышала, что сильный лекарь может исцелить любую хворь…

— Что? — Вандерфилд поднял голову и уставился так, словно вообще не понимал, кто я.

— Ну, ты сказал, что с тобой что-то не так… — пробубнила я. — Заболел, может. А болезни надо лечить. Вот я подумала…

— Болезнь, — прошептал он. — Болезнь?

Прищурился презрительно.

— Вандерфилды не болеют. Никогда. Проклятье, да даже это — всего лишь досадное недоразумение, не стоящее внимания. Какая в бездну болезнь?

Он сорвал черную перчатку, швырнул на пол. И я с ужасом увидела жуткие шрамы на его руке. Рука представляла собой ужасное зрелище — сплошные рубцы и грубо зажившие раны, ни кусочка чистой кожи. А мизинца и вовсе наполовину не было… И если вспомнить, как легко Эш свел мой ожог, то какую же боль он вытерпел до того, как ЭТО зажило?

Вандерфилд глянул на свою руку равнодушно. Словно ему было совершенно наплевать, как она выглядит.

А я задалась вопросом, если ему неважно даже это, то что же довело его сегодня до почти невменяемого состояния?

— Святые праведники… — пискнула я и прижала ладонь к губам. Хотелось что-то сказать. Или сделать. Почему-то в этот момент даже злость на белобрысого куда-то испарилась.

Вандерфилд смотрел на меня, нахмурившись. И молчал. Словно тоже ждал моих действий.