– А? – каркнул я, выныривая из оцепенения, в которое погрузил меня голос девочки. – Ты что-то спросила?

– Можно взять почитать?

К груди она прижимала «Пополь-Вух».

– Что? Да-да, конечно можно… Еще посмотреть хочешь?

– Хочу.

– Тогда поройся, а я пойду чайник поставлю.

В прихожей, прислонясь к косяку, стояла Татьяна Ларина.

– Здравствуйте, – произнесла она своим чарующим контральто. – Было открыто, и я вошла. Вы так хорошо сидели, я не хотела вам мешать.

– Ну что вы, нисколько… Вы нисколько… Я хотел сказать… Чайку вот…

Я окончательно и позорно запутался.

– Нюточка, должно быть, совсем вас утомила, – сказала Татьяна Ларина. – Я заберу ее.

– Нет-нет! – вскрикнул я и почувствовал, что немного прихожу в себя. – Лучше вы оставайтесь. У меня есть кофе, хороший, арабика, из Москвы привезли, а девочку напоим чаем…

Татьяна Ларина улыбнулась, и пол поехал у меня из-под ног.

– Вот что, сосед. Давайте лучше сделаем так: берите ваш кофе и приходите к нам. Лизавета пирог испекла, с брусникой.

– Спасибо, я, конечно…

– Ах да, простите, я не представилась. – Татьяна Ларина протянула руку, и я дрожащими пальцами взял ее. – Татьяна Чернова, можно просто Таня.

– Таня… – Но почему Чернова? Ах да, конечно…

О себе она почти не говорила, и все, что я знаю, было по крупицам собрано из разговоров с Лизаветой и немного с Нюточкой, из ее случайных реплик в ходе беседы на совсем другую тему. Эти сведения осели в моей памяти, и лишь годы спустя я доверил их бумаге, выковав недостающие звенья из летучего металла воображения.

Я узнал, почему не только ее лицо, но и лицо ее покойного мужа сразу показалось мне знакомым.

Я встречался с ним, хотя и было это давно, у моего сокурсника Ванечки Ларина, безвредного малого и славного выпивохи, который был мне, честно говоря, малоинтересен. Даже в самом диком бреду я не мог увязать это достаточно заурядное существо с моей доброй феей и был безмерно и неприятно удивлен, узнав, что Ларина – это не ее девичья фамилия и не экранный псевдоним, а фамилия ее первого мужа, того самого Ванечки.

В гостях у него я был один-единственный раз, на первом курсе; потом пути наши разошлись. Он отмечал день рождения, и, за исключением нескольких факультетских и недавнего моего одноклассника Андрея Житника, гости – довольно пестрая, сколько помнится, компания – были мне незнакомы. Никого из них я не узнал бы уже на другой день. Кроме одного. Имени его я тогда не запомнил. Он был старше и взрослее прочих (это совсем не одно и то же), держался ровно и с достоинством, не опуская себя до уровня резвящихся малолеток, вчерашних школяров. Юности свойственно творить себе кумиров и наделять окружающих мифологическими свойствами. В тот вечер он был моим богом. Мне до боли желалось преобразиться в его подобие, обладать его взглядом, плечами, осанкой, его джинсовой курточкой, так ладно облегающей худощавую спортивную фигуру, его манерой разговаривать, держать сигарету, вилку, стакан; уметь так же здорово играть на гитаре, читать стихи, рассказывать об экспедициях и альпинистских походах. Для начала я назавтра же купил самоучитель игры на гитаре и неделю терзал несчастный родительский инструмент, дойдя до упражнения номер шесть (русская народная песня «Ходит Васька серенький, хвост у Васьки беленький»). До секции скалолазания я так и не дошел, и постепенно черты моего однодневного кумира стерлись, и я забыл о нем годков этак на семнадцать, чтобы в один прекрасный день, все сложив и сопоставив, вспомнить и уже не забывать никогда.