Татьяна Ларина… Вот почему прекрасная соседка сразу показалась мне такой знакомой.

Я никогда не был большим любителем кино, а уж советские массовые фильмы не смотрел даже по телевизору, предпочитая отстоять очередь, но увидеть «нетленку» – Феллини, Тарковского, Висконти. Или уж какой-нибудь крутой боевик из тех, что изредка, раз в три года, доползали до отечественного зрителя. Естественно, фильмы с Лариной прошли бы мимо моего внимания, если бы не одно обстоятельство.

Когда-то я был близок к группе ленинградских художников – молодых, неофициальных и, конечно же, крепко пьющих. Мы нередко собирались у кого-то из них дома или в мастерской и начинали гулянку, которая при благоприятном раскладе плавно переходила в многодневный запой. Группа состояла из нескольких молодых людей разной степени бородатости и девушки – удивительно милого, обаятельного и разносторонне одаренного создания. Она рисовала, лепила, работала по ткани, дереву, железу, создавая оригинальнейшие композиции, успешно занималась мультипликацией, писала потрясающие стихи, пела под гитару. (Впрочем, все это она не без успеха делает и сейчас. Оленька, сестренка, ау! Привет тебе!) На наших сборищах, где-то после третьего стакана, мы частенько пели, хором и поодиночке. Неизменным успехом пользовался один романс, исполняемый Оленькой столь проникновенно, что даже вечно пьяный и неизменно громогласный Митя Ш. (ныне оголтелый трезвенник) замолкал, подпирал голову мощной рукой и слушал, роняя скупую мужскую слезу. Однажды я припозднился, прослушал Оленькин романс на относительно трезвую голову и сподвигнулся на комментарий:

– Ой, сестренка, какая улетная вещица! Слова чьи, Дениса Давыдова?

– Ты каждый раз спрашиваешь, – без особой радости отвечала Оленька. (Вот те раз! Ничего не помню!) – А я каждый раз отвечаю: слова мои, музыка тоже моя.

Свой восторг я выразил принятым в этом кругу образом: завопил «А-а-а!», закатил глаза и медленно сполз со стула на пол.

– Я эту песню еще в десятом классе сочинила, – продолжала Оленька. – Ее даже в кино пели, и в титрах моя фамилия значилась.

– Оп-паньки! – воскликнул я. – А что за кино?

– Тебе, браток, точно лечиться надо, – вмешался Шура, Оленькин муж. – Мы ж его всей командой у Вильки Шпета смотрели, на День милиции. Ты еще потом все Анечку доставал, чтобы с Лариной тебя познакомила.

– Какого Вильки? – голосом умирающего больного спросил я. – Какую Анечку? С какой Лариной?

– Вилька Шпет – это скульптор. Анечка – артистка, его жена. Ларина – тоже артистка, которая в этом фильме играет и Оленькину песню поет, – пояснил невозмутимый и обстоятельный Шура.

Что-то с памятью моей стало! Надо меньше пить!

– А фильм-то хоть как называется? – задал я последний вопрос.

– «Особое задание», – ответил Шура. – Между нами, мандула редкостная. Но песня хорошая.

Оленька улыбнулась и погладила его по макушке.

Вскоре после этого явились возмущенные соседи и пообещали вызвать милицию. К тому же выяснилось, что все выпито, а денег ни у кого не осталось. Так что пришлось расходиться вполпьяна, я даже на метро успел. А потому содержание этого разговора я запомнил крепко и на следующий же день принялся изучать репертуар кинотеатров и программу телевидения на предмет «Особого задания» – хотелось все же услышать Оленькину песню, увидеть в титрах ее фамилию и посмотреть, наконец, на столь взволновавшую меня Ларину.