Илона только что была вся красная, а теперь побелела. Стоило Ипату сделать к ней шаг, она ему свистящим шепотом:

– Не подходи ко мне!

От такого голоса мурашки по коже бегают стаями. Я заподозрил, что чего-то не понимаю. Ведь слышно же было, как Семирамида пытается соблазнить Ипата. А потом видно было, как он вырвался и сбежал от соблазнительницы. Тут всякая любящая женщина, по-моему, должна была бы обрадоваться, а Илона вся как ледяная. Никогда я не пойму этих женщин, не стоит и пытаться.

Тогда я взял, да и разрешил «Топинамбуру» подкормиться и зарядиться, а где – пускай сам решает. Звездолет, конечно, был не против. Он сразу скакнул в двойную систему, где одна из звезд была и не звездой вовсе, а черной дырой. С поверхности другой звезды, распухшей и красной, как ухо после драки, черная дыра вытягивала струю раскаленного газа, и струя эта закручивалась в бублик вокруг пустого на вид места, а уж излучала так, что нормальный звездолет, по-моему, сроду не сунулся бы прямо в нее.

«Топинамбур» сунулся в струю сразу. Только я собрался спросить его, уверен ли он, что это безопасно для него и экипажа, как гляжу – уже поздно спрашивать. Тогда я убрал прозрачность стен, чтобы никого из наших не нервировать, и позволил кораблю лопать сколько влезет. Оглянулся на Илону – та и не заметила, что творится снаружи. Ипату тоже было не до того, а Ной, видать, решил, что так и надо. Одна сидит и молчит, как ледяная статуя, второй мнется, кряхтит, потеет и не знает, что сказать, третий втихомолку потешается над обоими, а Семирамида дрыхнет в своей каюте и выводит носом рулады. Словом, каждый чем-то занят, один я торчу без дела.

Тут я стал вспоминать, сколько раз на Зяби у меня не было ровно никаких занятий, и я прекрасно себя чувствовал, не то что теперь. Заберешься, бывало, ночевать в чей-нибудь дровяной сарай, и если брюхо пустое, то только о еде и мечтаешь, а если успел засветло что-нибудь спереть и подкрепиться, то и вовсе ни о чем не думаешь, найдешь какую-нибудь рогожку, укроешься ею и спишь себе до рассвета. Ну, зимой, понятно, ищешь не дровяной сарай, а сеновал, чтобы зарыться в сено поглубже, а как зарылся, так все равно ничего не делаешь и чувствуешь себя превосходно.

Но то на Зяби, а в «Топинамбуре» все иначе. Ни тебе сена, ни тебе дров, и безделье выводит из себя. Может, это из-за того, что я тут не один, а в компании?

Не успел я об этом подумать, как глядь – прямо надо мной из потолка рубки выросла этакая капля размером с Ипатов кулак, повисла на тоненькой ножке, затем отделилась – и шмяк мне прямо в ладони! Этакая округлая штучка, похожая, в общем, на какой-то плод, а больше ни на что не похожая. Ной встрепенулся, смотрит на меня во все глаза, а Ипат увидел, что тут можно еще чем-то заняться, кроме страданий, выпучил глаза и спрашивает:

– Это чего такое? Это зачем?

Ну откуда мне знать зачем! Пожал плечами, хотел сказать ему, чтобы он заткнулся и не мешал мне самому разбираться, как вдруг слышу тихий голос: «У меня есть два с половиной подарка для тебя и твоего экипажа. О них я умолчу, пусть это станет сюрпризом…»