Мы пошли к дому, смеясь и болтая. Знала бы она, бёдняжка, что больше не увидит его живым! Но, благодарение богу, она этого не знала и могла чувствовать себя счастливой на несколько минут дольше.

Каролина была во время завтрака такой же, как обычно, только немного озабоченной. Не служит ли это показателем ее невиновности? Неужели она умела так ловко притворяться?

После завтрака она и гувернантка нашли Эмиса мертвым. Я встретил мисс Уиллиамс, когда она бежала к дому. Она попросила меня вызвать врача, а сама вернулась к Каролине.

Бедное дитя! Бедная Эльза! Какое безудержное, детское проявление ярости и горя! Каролина же была совершенно спокойна. Да, она была совершенно спокойна. В ней не было заметно угрызений совести. Она сказала только, что он сделал это сам. Мы не поверили ей, а Эльза отчаянно закричала и бросила ей в лицо страшное обвинение.

Гувернантка уложила Эльзу и дала ей успокоительных капель. Она же увела Анджелу, чтобы девочка не попала в поле зрения полицейских. Она одна проявила необходимую силу воли и выдержку.

Все, что было дальше, осталось в моей памяти, как какой-то тяжелый сон: полицейские с обыском и допросами, репортеры с фотоаппаратами и требованием интервью, арест Каролины…

Тяжелый сон…»

Рассказ леди Дитишэм

«Я познакомилась с Эмисом Крэлем на вечере в студии. Когда я вошла, он стоял у окна. Я спросила, кто этот человек. Мне ответили, что это — художник Крэль, и я сказала, что хочу познакомиться с ним.

Мы поговорили минут десять. Я не берусь описывать впечатление, которое произвел на меня Эмис. Могу только сказать, что все остальные в его присутствии казались маленькими и ничтожными.

Некоторые его картины были выставлены в салоне на Бонд-стрит, одна находилась в Манчестере, одна — в Лидсе и две — в городских галереях Лондона. Я их посмотрела. Мы встретились снова, и я сказала ему:

— Я видела ваши картины. Они изумительны!

Мое замечание рассмешило его.

— Кто вам сказал, дитя мое, что вы разбираетесь в живописи? — спросил он. — Думаю, что вы абсолютно ничего в ней не понимаете.

— Может быть, и не понимаю, — сказала я, — и тем не менее они замечательны.

Он широко улыбнулся.

— Не будьте самоуверенной дурочкой.

— Я не дурочка, — сказала я. — Я хочу, чтобы вы написали мой портрет.

— Если вы соображаете хоть сколько-нибудь, — сказал Крэль, — то вы должны понять, что я не пишу портретов хорошеньких женщин.

— А если вы соображаете хоть сколько-нибудь, — сказала я, — то вы должны понять, что я не хорошенькая женщина.

Он посмотрел на меня так, словно увидал в первый раз.

— Пожалуй, вы правы, — согласился он.

— Так вы напишете мой портрет? — спросила я.

— Вы странная девочка, — сказал он.

— Я могу хорошо заплатить, я очень богата.

— Почему вам так хочется, чтобы я вас написал? — спросил он.

— Так. Хочется — и все, — ответила я.

Тогда он сказал:

— Бедняжка! Как вы еще молоды!

— Значит, вы меня напишете? — спросила я.

Он взял меня за плечи, повернул к свету и осмотрел с головы до ног. Потом отошел немного в сторону. Я стояла неподвижно и ждала. -

Он сказал:

— Когда-то я собирался написать стаю ослепительно-пестрых австралийских попугаев, спустившихся на купол собора святого Павла в Лондоне. Если я напишу вас на фоне скромного деревенского пейзажа, эффект будет, пожалуй, такой же.