Он отступил в темноту и тихо, как мышь, ушел из зоны наблюдения неизвестных ему людей, чье наличие наводило Илью на определенные, весьма, надо отдать должное, интересные мысли, и означало, кроме всего прочего, что в дальнейшем у него могут оказаться, пусть и временные, но все-таки союзники. А пока суд да дело, он вернулся к машине и поехал отдыхать.

Первые десять-пятнадцать минут ему было ни до чего, ни до своего вида, ни до того, чтобы кого-нибудь бояться или, еще того хуже, стесняться. Похоже, Реутов себя основательно переоценил. Времена, когда он с легкостью переплывал Волгу, безвозвратно ушли в прошлое. Он и из воды-то с трудом вылез, не чувствуя уже даже холода и не слишком хорошо понимая, где он и зачем. Однако вылез все-таки. Выбрался ползком, сдирая пальцы, на скользкий, едва ли не обледенелый гранит, протащился на четвереньках метр-два и даже решил было встать, но тут оказалось, что закоченевшие ноги не слушаются. Встать Вадиму помогла Полина, которую, как он вспомнил позже, и саму била крупная дрожь, так что зуб на зуб не попадал. Но тогда он если и обратил на это внимание — а ведь не только обратил и заметил, но и запомнил! — то совершенно не осознал.

— Давай, Вадим! — Как сквозь вату или откуда-то издалека услышал он ее голос, но понял только, что надо «давать», и пошел, волоча ноги и мотая бессмысленно головой, не понимая даже, кто и куда его зовет, но подчиняясь власти этого голоса, который что-то для него значил. Вот только, что именно, никак не вспоминалось, но и об этом он, разумеется, не думал.

Это уже потом он кое-как восстановил картину происходившего на набережной Колышева[33] в половине девятого вечера 19 сентября 1991 года. Вспомнил или, скорее даже, вообразил, как тащился, опираясь на Полинино плечо, по крутой и казавшейся ему тогда бесконечной лестнице вверх, на набережную; как прятался вместе с ней в кустах, пережидая, пока проедут мимо какие-то, неизвестно зачем здесь оказавшиеся в этот час машины; пересекал проезжую часть… Соображать он начал — да и то не слишком уверенно — только когда они добрались до машины, спрятанной в темноватом переулке между заводоуправлением товарищества «Факел» и принадлежащим тому же собственнику большим сборочным цехом. Здесь было так же мокро и холодно, дождь и не думал прекращаться. Но кто-то — возможно, это была Полина — сунул ему в руку бутылку. И, даже не спросив, что это такое, Реутов, с трудом поднеся горлышко к разбитым губам, одним махом влил в себя, ничего при этом не почувствовав, чуть не полбутылки «хреновухи»[34] (это ему потом рассказали, что в бутылке была именно хреновуха ядреная). И через какое-то время, когда бутылку у него уже отобрали, сунув вместо нее махровое полотенце, почувствовал, как проходит по телу зародившаяся в желудке волна животворного тепла. Еще через минуту в голове несколько прояснилось, хотя платой за это была ноющая и тянущая боль во всем теле, и Вадим осознал наконец, что стоит рядом с большим темным внедорожником марки «Коч»