Полина нравилась Вадиму как женщина. Пожалуй, даже больше, чем просто нравилась. Однако, во-первых, Реутов никогда не ухаживал за своими студентками, а во-вторых, девушка ему в дочери годилась, так что все варианты развития отношений, кроме, разумеется, чисто деловых — даже если допустить, что такой красивой девушке, как Полина, мог понравиться такой старый валенок, как Реутов, — совершенно исключались. И Вадим это прекрасно понимал и достаточно эффективно боролся с «бесом любострастия», о котором так живо рассказывал ему в юности дед Эфраим. Однако в присутствии Полины все его благие намерения куда-то пропадали. Положение, таким образом, становилось совершенно нетерпимым и буквально выводило Реутова из себя. Но и выгнать ее он не мог, и потому, что неудобно было, и потому что — что уж тут! — не видеть ее долго не мог тоже. Поэтому, чтобы не выдать ненароком своего истинного настроения, Реутов обычно был с Полиной сух до полного обезличивания отношений. Но сейчас он находился в таком неустойчивом состоянии, что удерживать избранную — как он полагал раз и навсегда — линию поведения просто не мог.

«Барышня, — констатировал он с тоскливой объективностью, имея в виду под «барышней» отнюдь не Полину — находится в расстроенных чувствах».

Проходите, пожалуйста. Вы мне ничуть не помешали.

— Тогда, если можно, — Полина решительно подошла к столу, где устроился Реутов, и, не дожидаясь приглашения, села на свободный стул, — я хотела бы с вами поговорить.

— Только если недолго. — Вадим загасил папиросу и приготовился стоически перенести еще и это, которое уже за день, испытание. — Я, видите ли, несколько ограничен во времени. Дела, знаете ли…

— Я вас не задержу, — поспешила успокоить его Полина. — Я, собственно, хотела… То есть, если это возможно… — И куда только девалась вдруг вся ее уверенность? — У нас, видите ли, в мае начинается практика… Вадим Борисович, вы ведь тоже клиницист… Я подумала…

Честно говоря, если бы голова Реутова не была занята другим, он бы понял Полину быстрее. А так девушке пришлось едва ли не целую минуту мучаться, пытаясь сформулировать свою, в общем-то, вполне приемлемую «в других обстоятельствах» просьбу. Но таково уж было нынешнее его состояние. А когда он все-таки «дошел», то первой реакцией Вадима была паническая мысль: «Только не это!», а второй — удививший его самого вопрос: «А почему, собственно, нет?»

Он как раз хотел объяснить ей, что лаборатория на самом деле клиническим подразделением является чисто формально, в силу старых бюрократических правил, не позволивших в свое время — три года назад — назвать вещи своими именами и сразу учредить ее как научно-исследовательскую группу. Но посмотрел — так уж вышло — Полине в глаза и, потеряв одну уже готовую к озвучанию мысль, набрел на другую, поразившую его самого необыкновенной простотой: «А ведь, если она уйдет, я ее больше не увижу».

И эта, первая за все время их знакомства нормальная мысль, так неожиданно пришедшая теперь в голову, резко изменила течение его мыслей и весь дальнейший ход разговора.