Данная типология, конечно, весьма полезна, но стоит отметить, что, по сути, лишь один из этих механизмов, а именно «установка параметров», носит структурный характер – он вытекает из определенных ограничений, которые заданы материально-технической инфраструктурой, унаследованной от СССР, и становятся серьезным препятствием для структурных реформ в экономике143. Все другие механизмы связаны с действиями акторов, представляя собой социальные конструкты, создаваемые и сохраняемые правящими группами в целях максимизации собственной власти144. Можно утверждать, что различные формы «наследия» прошлого воздействуют на настоящее и будущее в основном за счет способов их перенесения в настоящее. Намеренное использование советских институтов и практик в качестве элементов постсоветского институционального строительства способствовало сохранению авторитарного статус-кво через фрагментацию или перепрофилирование этого социального конструкта. Среди примеров – трансформация системы управления деятельностью госаппарата145 и практики контроля и мониторинга в правоохранительных органах146, что продлило жизнь устаревших институтов и организаций, способствуя тем самым отсутствию политической подотчетности и использованию чиновничества и силового аппарата постсоветских государств в качестве инструментов политических режимов и их лидеров.

Особую актуальность для выявления роли акторов в строительстве постсоветских авторитарных режимов имеют «культурные схемы» – паттерны и способы мышления и восприятия реальности. Эти паттерны укоренены в прошлом, но пережили его и породили в качестве «ментальных моделей»147 для постсоветских элит и обществ новый нормативный идеал, который можно определить как «хороший Советский Союз»148. Когда речь идет об идейном наследии, «история имеет значение» прежде всего постольку, поскольку те или иные акторы способны целенаправленно использовать ее для достижения своих целей в различных сферах, в том числе и для сохранения политического режима. Горизонт прошлого в этой рефлексии не может быть неопределенно длительным. В постсоветской Евразии он связан с недавним жизненным опытом одного-двух поколений, которые – справедливо или нет – восприняли крах СССР, а также политические и экономические изменения постсоветского периода как серьезную травму, а позднесоветский период – как «потерянный рай». Когда речь идет о механизмах перенесения «наследия» в текущую повестку дня, материальные и институционально-организационные факторы повышают издержки дальнейшей смены режимов и способствуют сохранению политического статус-кво. Но масштаб этих издержек может снижаться со временем – по мере создания и распространения новых институтов и практик, не укорененных в прошлом. Вместе с тем идейное «наследие» обусловливает представления о средствах и целях институционального строительства и служит инструментом правящих групп в ходе этого процесса.

По сути, идейное «наследие прошлого» в постсоветской Евразии и других регионах в значительной мере выступает как социально сконструированный феномен и должно рассматриваться не как структурное ограничение, а как эффект воздействия акторов. В том, что касается политических режимов, «культурные схемы» действуют в качестве инструментов поддержания авторитарного равновесия, поскольку они задают ретроспективный вектор общественных дискуссий, в которых советское прошлое служит главной, если не единственной «точкой отсчета». История становится уделом не только ученых, она пронизывает все аспекты общественной жизни стран региона. Воображаемый опыт прошлого становится нормативным маркером для проектирования будущего постсоветской Евразии, включая и политические режимы. «Хороший Советский Союз», т. е. воображаемый политико-экономический порядок, в какой-то мере похожий на советский строй, но лишенный имманентно присущих ему дефектов, на деле мало чем напоминает реальный опыт позднего СССР. Элементы советского опыта селективно и сознательно отбираются для максимизации власти постсоветских правящих групп. К ним относятся иерархия «вертикали власти», «стабильность кадров» на всех уровнях управления (т. е. низкая сменяемость элит), закрытый механизм рекрутирования в состав элит и их формально и неформально закрепленный привилегированный статус, государственный контроль над крупными СМИ, репрессивная политика по отношению к организованному инакомыслию и прочие аспекты.