В одном из писем Довлатов вспоминает коллег по Дому печати:
Две недели я болел отвратительным гастроэнтеритом (гастрит плюс Эклери), в просторечии — воспаление желудка, еще проще — адский дрист, испарина, температура, сухари, рисовый отвар — картина ада.
И дальше:
Правда ли, что Кармелла Эклери родила человека? С кем на пару? Неужели… Удовлетворите мещанское любопытство.
Сергей создал в газете страничку «Для больших и маленьких». Там он непременно помещал стишок, из которого русские дети узнавали новое эстонское слово. И всякий раз куплет вызывал какие-то ужасные подозрения у начальства, о чем можно прочесть в «Компромиссе».
Замучившись объяснять невинность своих поэтических порывов, Сергей решил написать уж совершенно детское, прозрачное и простенькое четверостишие. Вот оно:
Стишок, благодаря прелестной рифме, мгновенно запомнился и распространился по Дому печати.
Вечером в отдел к Сергею явилась заплаканная Таня из «Деловых ведомостей».
— Сережа, выслушайте меня! Вы большой талант, но умоляю, не печатайте! Сережа, там всё — сплошная ложь!
— Где? — Довлатов зарылся в бумаги.
— Не печатайте этот рифмованный поклеп, Сережа, — я не переживу! — Таня сделала попытку упасть перед Сергеем на колени.
— Таня, какой поклеп? — Довлатов подхватил ее и усадив на стул.
— Тот самый, Сережа, тот самый! «Таню я благодарю за подарок Танин». Вы благородный человек, поверьте, он обливает меня грязью из-за того, что я его бросила!
— Кто?
— Смульсон! Это ведь он вам сказал, что я его наградила триппером?!
За дверью стояли еще две Тани. Одна — из «Таллинских зорь», вторая — из «Молодости мира». Зори молчали, а молодость мира, тряся завитками печального цвета вербы, протягивала Сергею четвертушку листка, походящую издалека на медицинскую справку.
«Уж мы этого так не оставим! — пообещала молодость, — мы соберем подписи. Адольф Сергеевич и Модест Маркович оба хоть сейчас подтвердят наше полнейшее здоровье. А надо, так мы и отдел публицистики, и отдел спорта призовем в свидетели. Причем, заметьте, обоих изданий. А уж ночные дежурные — так все будут за нас. И вам еще ой как не поздоровится за эти сплетни, товарищ Довлатов!»
Мы заключали с Довлатовым всевозможные пари. Была такая игра: попытаться вставить в свою статью какую-нибудь идиотскую фразу так, чтобы цензура ее не вычеркнула. Я взялась включить в рецензию слова «враги же клевещут». Это выражение было когда-то привычно в партийной прессе, но к середине семидесятых устарело и слишком уж огрубело. Его запретили. Я исхитрилась, написав: «Криками „Враги же клевещут!“ бороться с оппонентами бессмысленно!» Прошло. Сергей проиграл спор и должен был пригласить меня в бар Дома печати.
Гастрономические притязания в нашем баре тогда простирались от бутерброда с килькой за 10 копеек до бутерброда с колбасой за 18 копеек. Но в день нашего спора в бар внезапно внесли огромное блюдо с бутербродами с красной икрой, цена — 1 рубль. Сережа посмотрел на меня и сказал: «Ну, мне интересно, кто победит сейчас в вас — поэт или мещанка?!»