Стихи актуальные.
В ответе я указала Сергею на то, что «говно» пишется через «о», а не так, как слышится.
Сергея раздражил этот грамматический подвох.
В очередном письме он не без ехидства цитирует «Песню Рулевого» Охапкина:
И спрашивает:
Как Вы думаете, тартуская студентка, что это может означать? Нельзя ли поинтересоваться у Минералова (тартуский структуралист и сочинитель, наш общий знакомый. — Е. С.). Этот человек с загадочной фамилией мне небезразличен, особенно в части грамматики.
В другом письме:
С удивлением констатирую: Ваш земляк с гоголевской фамилией Минералов дельно написал в «Литгазете»…
Мне рассказывали, что пьяный Твардовский вечно орал: «Ну что за мерзкая фамилия — Смоктуновский, а Гамлета сыграл лучше меня!»
Спустя много лет я прочла у Сергея рассуждения о том, что грамматические ошибки гения наделены неким высшим смыслом. Вот Гоголь писал «щикатурка» вместо «штукатурка» и не захотел исправлять, когда ему указали на ошибку.
Но в минуту горьких сомнений Сергей все-таки вернул «говну» его грамматический статус.
Оформив отпуск и даже получив отпускные, Сергей тем не менее пришел на следующий день на работу.
— Не верю я, Лиля, что они мне будут платить деньги ни за что, просто так!
Однако Сергея заверили, что он действительно может целый месяц не появляться в редакции.
— Это невероятно! — не успокаивался он. — Быть не может.
И вспомнил один из своих «лишних» сюжетов.
Глубокой ночью, в совершенной тьме, позвал его с верхних нар взволнованный шепот:
— Серега, проснись! Кажи мне правду, не могу больше мучиться один.
— Какую правду, Петро?! Спи!
— Нельзя спать, Серега! Бают люди, да поверить-то невозможно. Как с этим жить? Бают, что есть на свете такая птичка. Колибри. Маненька-маненька, як шмель!
На дверях отдела «Литература и искусство» газеты «Советская Эстония» время от времени появлялась табличка с двустишием, сочиненным Сергеем: «Две удивительные дуры ведут у нас отдел культуры».
Заведовала отделом Кармелла Эклери с пионерским костром волос на голове. Непомерную свою грудь, помня, что она сотрудник партийной газеты, Кармелла запирала в двубортный пиджак с угрюмыми пуговицами. Но груди все равно, как лобастые сироты, вылезали в надежде, что их кто-то приметит и удочерит. Кармелла относилась ко всем видам творчества с ровной, почти ленивой неприязнью, но к поэзии почему-то испытывала ненависть концентрированную, близкую по составу к серной кислоте. Она даже подала главному редактору Генриху Францевичу Туронку пространную записку, в которой намечала пути окончательного истребления рифмованных сочинений и предлагала считать писание стихов занятием, несовместимым с партийной честью. Во всяком случае, для сотрудников «Советской Эстонии». Генрих Францевич предложение Кармеллы мягко отклонил как интересное, но несвоевременное.
Когда случалось Довлатову написать очередной стишок и вся редакция подхватывала его, Кармелла Эклери лишь загоняла груди под пиджак и мрачно констатировала: «Я эту кашу уже кушала». Затем возмущенная Эклери шла в международный отдел проведать парализованного Ефима Тухшильдта. Два года назад, во время редакционного ремонта, на Фиму обрушилась стена, он получил непоправимую травму позвоночника, и никто не смел его теперь уволить. Семья каждое утро приносила Ефима в редакцию на носилках, и, лежа посреди отдела, он весь день раздраженно диктовал геополитические обзоры специально нанятой машинистке. Вечером, перед тем как семья забирала его домой, Фима с помощью Кармеллы обращался в компетентные органы с просьбой разоблачить Довлатова, который есть не кто иной, как плагиатор. «Доказать очень легко, — писала под Фимину диктовку Кармелла, — достаточно сравнить рассказы Довлатова с отдельными главами задуманного Тухшильдтом романа „Люди и моторы“, а также некоторыми сценами из сложившейся в его голове экзистенциальной пьесы „Мир перечислен в меню ресторанном“».