(Однажды Сергей Довлатов рассказывал мне о чрезвычайно милой, умной и интеллигентной работнице издательства. И тут же с некоторым страхом и брезгливостью добавил: «Но она из тех, кто любит ходить в гости семьями, дружить домами, чтобы женщины обсуждали цены на рынке, а мужчины говорили о политике, и все были очень довольны друг другом».)

Конечно, первым о счастливых семьях презрительно высказался Лев Толстой: «Все счастливые семьи похожи друг на друга…», но сам же потом описал целый ряд счастливых семейных гнезд, которые совершенно не походили друг на друга. Единственным сходством был долгий путь к счастью и гармонии, герои должны были перестрадать, пережить ложную, обманную любовь, чтобы по-настоящему оценить мир и нежность полноценного семейного союза. Наташе Ростовой из «Войны и мира» нужно было предать Андрея Болконского, увлечься ничтожным Анатолем Курагиным, пережить множество разочарований, чтобы обрести истинное счастье с Пьером Безуховым. Кити Щербацкой из «Анны Карениной» нужно было пережить влюбленность в Алексея Вронского, его измену, чтобы по-настоящему оценить Константина Левина.

Сергей Довлатов в самой минимальной степени соглашается со Львом Толстым; он писал о своей второй и окончательной семье: «Любовь — это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов… А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба». Так как биографию и творческую жизнь Довлатова практически невозможно разделить, то эту цитату можно рассматривать как литературный подарок по-настоящему близким людям; они умели видеть в выдающемся писателе главное — его талант, который отбрасывал свет на все остальные проявления его личности и заставлял домочадцев мириться с неизбежными сложностями совместного существования с человеком, которому львиная доля жизни нужна была только для того, чтобы переплавить ее в литературу.

Сергей Довлатов считал творчество формой страдания. Он не верил, что можно быть счастливым и благополучным в жизни и при этом писать достойные произведения. Напомню: «Поэзия есть форма человеческого страдания. Не уныния, меланхолии, флегмоны, а именно — страдания. И не в красивом элегантном смысле, а на уровне физической боли. Как от удара лыжами по голове. То есть альтернатива: плохая жизнь — хорошие стихи. А не: хорошая жизнь, а стихи еще лучше. Бог дает человеку не поэтический талант (это были бы так называемые литературные способности), а талант плохой жизни. Не будет лыжами по морде, стихов не будет. И человек станет автором книг: „Биссектриса добра“, „Гипотенуза любви“, „Сердце на ладони“, „Солнце на ладони“, „Чайки летят к горизонту“, „Веди меня, Русь“, „Дождь идет ромбом“, „Верблюд смотрит на юг“ и т. д.».

Поэтому счастье для него было формой бездарности, формой жизненного графоманства. Лора и Фима из «Иностранки» — это семья людей, обделенных способностью чувствовать, переживать, мучиться, сомневаться, сходить с ума, негодовать. Это семья водорослей. «Лора и Фима были молодой счастливой парой. Счастье было для них естественно и органично, как здоровье. Им казалось, что всяческие неприятности — удел больных людей. Лора и Фима слышали, что некоторым эмигрантам живется плохо. Вероятно, это были нездоровые люди с паршивыми характерами».