Не вдаваясь в переживания купца и преображение разбойников во вновь боевое подразделение, вот-вот готовое наброситься на растерянных людей каравана, он выдернул из ножен на поясе нож, подаренный мельником перед расставанием, и с близкого расстояния метнул его в грудь зеленоглазой ведьмы. Еще никто ничего не понял, еще крепко на ногах стояла женщина в белом, под ударом вошедшего в плоть клинка лишь отступившая шаг назад, а Удал, зная, что помеха устранена, метнулся к группе татей, стоявших за спиной «привидения», просчитав в ней атамана. Взмах меча, и голова скатывается в пыль и песок летника. Нет больше среди живых атамана.

– Пошли вон, смерды! – заревел диким зверем. – А ну, спрятались в лес! Кого найду, не пожалею!

Так разбегаются тараканы со стола, вспугнутые ночью включенным светом на кухне. Некому объединить и повести за собой, а команда к бегству, вот она, дана. И не важно, кто отдал приказ, и плевать на поживу, сейчас бы ноги унести да с головой остаться.

Купец пришел в себя довольно быстро. Оторвал взгляд от мертвого тела Белой Бабы, перевел его на попутчика, наблюдавшего остатки ретирады дорожных разбойничков.

– Ну, ты…

– Что такое, Никита Онежич? – оглянувшись, спросил тот.

– Ну, т-ты…

– Все путём, – отвлекшись, присел у трепыхавшегося неподалеку раненого татя, пытавшегося отползти в сторону леса. – Знаешь ее?

Тать, оставив попытку отползти, со страхом в глазах посмотрел парню в лицо.

– Знаю.

– Кто такая?

– Полюбовница Будилы, нашего атамана.

– Ну и на что она рассчитывала?

– Дак ведь не первый раз в личину Белой Бабы рядилась, и всегда получалось, и с рук сходило. С вами первыми промашка вышла.

Почувствовав над собой нависшую тень, Удал обернулся, вставая из присяда в полный рост. Купец услышал все, что хотел.

– Тьфу! – в сердцах сплюнул наземь. – И до чего же народ ушлый, прости, Господи!

Его меч с замаха опустился на шею замолчавшего татя, прекратив мучения того и останавливая его жизненный путь на бренной земле. Купец размашисто перекрестился.

– Синица! – повышая голос, позвал старшего приказчика. – Синица, живой?

– Тута я, батюшка, Никита Онежич!

Тщедушный приказчик будто из-под земли вырос пред ясны очи хозяина.

– Ты давай, Синица, распорядись в караване. Раненых татей дорезать и всю падаль к лесу отнесть, хай дикий зверь полакомится их телами. Все оружье собрать, кажный знает, что кому причитается. Что с бою взято, то свято. Своих болезных обиходить да на возы сложить. Мертвым могилу ройте вот на той полянке. Место то доброе, погибшим почесть окажем и прохожий путник, увидав, глядишь помянет.

– Все зробим, батюшка!

– Пошевеливайтесь, время к обеду подходит. Идем, Удал, в теньке присядем, Синица без нас дело знает. За трофей не беспокойся, все пособирают, обсчитают, а я уж звонкой монетой расплачусь с тобой. Выручил ты нас всех, и упредил, и от гибельного шагу с бабой лихой избавил. – Горестно мотнул головой, почти выдохнул: – Илюху жаль! Но, видать, его время пришло, такую уж долю ему бог положил.

Взгляд волхва, как луч всеострый,

Раздвигает тьму и время,