— Ничего, я не разбужу. — Корабельников осторожно прошел в дверь, плотно закрыв ее за собой.

Через две-три минуты он вернулся — но уже не в гимнастерке, а в старенькой студенческой тужурке с потемневшими пуговицами. Заметив удивленный взгляд Ефима, улыбнулся:

— Надоедает быть казенным человеком… — И присел к столу, попросил: — Налейте и мне чайку, Олечка!

Ольга поставила перед Корабельниковым большую, расписанную цветами чашку — любимую чашку покойной тетки, и Ефим улыбнулся: «Уважает сеструха нашего квартиранта! Никому этой чашки не давала…»

— Редко, я вижу, вас отпускают, — сказал Ефиму Корабельников. — Олечка вас ждала-ждала на той неделе…

— Так я на губу угодил.

— Ой, а мне и не сказал! — воскликнула Ольга.

— А что тебя огорчать…

— Позвольте, а в чем же вы провинились, молодой человек?

— По случайности…

— А все-таки?

— Офицеру одному пленному в ухо врезал! — Ефим рассказал, как было дело.

— Что ж, — заметил Корабельников, — все закономерно. Австро-венгерский унтер нашел себе союзника в рядовом Кедрачеве, а наши господа не дают в обиду иностранных господ. Отлично, что вы заступились за этого унтера! — Корабельников рассмеялся: — А славно, я вижу, вы драться умеете: с одного удара — наземь!

— Он у нас как-то на пасху стенка на стенку ходил, — вспомнила Ольга. — Пришел — нос расквашенный, рубашка новая вся кровью заляпана…

— У нас в Казани тоже стенка на стенку ходят, — вспомнил свое Корабельников. — Больше всего на масленицу… Лупят православные друг друга, вместо того, чтобы, кого надо, сообща лупить.

— А кого надо? — полюбопытствовала Ольга.

— Да хотя бы вашего Обшивалова, — пошутил Корабельников. — Может, тогда не только о своих доходах станет заботиться. — И добавил уже серьезно: — А впрочем, пока он хозяин — так бей не бей…

— В девятьсот пятом Обшивалова за проходную выкинули, — вспомнил Кедрачев. — Мальчонкой я был, сам видел — мы следом бежали: схватили хозяина наши фабричные под бока — и в тачку, распахнули ворота, поддали — он в снег вместе с тачкой! Вот смеху-то!

— Смеху! — с укором протянула Ольга. — А что потом было?

— А что?

— Я младше тебя, а помню, тетя наша домой пришла едва жива: нога копытом отдавлена, шубейка плетью располосована — Обшивалов тогда стражников вызвал… Да! — вспомнила Ольга. — Вы знаете, Валентин Николаич, у нас, может, скоро хозяин переменится! — И стала рассказывать Корабельникову то, что уже говорила брату — об американцах, побывавших на фабрике.

— Ничего удивительного, если хозяева и сменятся, — сказал Корабельников, выслушав Ольгу. — Иностранцы к нам в хозяева еще до войны лезли. Если по вашей губернии посмотреть — кому многие золотые прииски принадлежат? Китингу, Мур-Вильяму и прочим — все англичане да американцы. И не по-малому гребут. Только один Пайпер в свое время двадцать пять заявок на участки подал.

— А правда, что из наших Черемошников лес за море везут? — спросила Ольга.

— А ты не знаешь? — вместо Корабельникова ответил Ефим. — Сколь годов уже. В Черемошниках пилят, а потом на баржи — и по Оби на море, а там — в Англию.

— Совершенно верно, — подтвердил Корабельников. — Да разве только один лес? А масло? Маслобойные заводы по селам на чьи деньги поставлены, чьи машины на них стоят? Датские да немецкие. Правда, сейчас немцам нашего масла не достается — война мешает.