Ракитченко спал. Громко храпел, так что даже мне у реки было слышно. Перец поднял руку вверх. Щек вытянул шею и легко перевернул лодку носом.

На песке лицом вниз лежал Ракитченко, обряженный в камуфляжный костюм. Спал, раскинув руки и вцепившись пальцами в песок. Так, наверное, и должны спать настоящие поэты — вцепившись в мать сыру землю. Для вдохновения.

Перец кивнул. Щек набрал воздуха и выдохнул в сторону Ракитченко. Но не пламенем, а просто воздухом. Чуть подогретым. Вернее, даже горячим. Вернее, даже очень горячим (два выдоха — и яйцо вкрутую). Так что поэт перестал обниматься с песком и сел. Сел ко мне боком, к Щеку передом. Ну, Щек, само собой, сделал зубы, стрельнул глазом… В общем, полный репертуар продемонстрировал.

Ни один поэт, даже самый разнузданный, такого не перенесет. И Ракитченко не перенес — заорал и кинулся. Куда кинулся, он, конечно, не поглядел, просто от глаз и зубов. Перец правильно рассчитал эффект. Вообще-то эффект всегда одинаковый — бегут.

Поэт Ракитченко спасался. И орал. Даже не орал, а как-то гудел, будто проглотил сирену, а она у него уже внутри испортилась и выдавала теперь не тревожный рев, а какое-то протяжное блеянье. Ракитченко пробежал совсем немного — врезался в сети, запутался, покатился по песку. Перец тут же свистнул, Хорив дернул вверх, и через секунду никакого поэта на берегу не осталось.

— Вот и все, — усмехнулся Перец. — Видишь, как все легко. С поэтами легко, как с китайцами. Сегодня же вечером мы тебя вылечим. Кстати, как здоровье?

— Нормально, — ответил я.

Но Перец не поверил, подошел, велел оттянуть веки, долго смотрел.

— Жить будешь, — выдал Перец диагноз. — Но недолго.

После чего принялся перетряхивать скарб поэта Ракитченко. Небогатый, крайне даже скудный (если бы Ракитченко вздумал заложить имущество, то выручить ему много не удалось бы) — нож-ложку, миску-кружку, книжку-раскладушку. Много книжек Перец вытряхнул из сурового мешка, одно издание показалось мне знакомым. Я наклонился и подобрал. К моему удивлению, это был действительно уже известный мне труд — поэма «Шагреневый трактор» стихотворца Снегиря. Перец презрительно пнул литературу:

— Негусто…

И поделил имущество. Себе взял нож-ложку и миску-кружку, мне оставил культуру. Я подивился его немотивированной скаредности — зачем Перцу нож-ложка, когда у него в распоряжении целый город? Но спорить не стал, привычка — вторая натура.

— Забери макулатуру, — велел Перец.

— Зачем?

— Затем, что Ракитченко ее хранил. А значит, что книжки могут ему понадобиться. Может, они вызывают у него пароксизм вдохновения? Кий!

Кий с интересом расковыривал кострище, извлекал из углей картофельные кожурки. Морда у него была перемазана золой, отчего дракон выглядел смешно и нестрашно. Кий вообще любит в мусоре разном ковыряться. Я пытался отучить, намазывал мусорное ведро горчицей, однако ему никакая горчица нипочем оказалась, даже не чихнул.

Сейчас Кий Перца не услышал, и тогда Перец запустил в него камнем. Кий и камень не услышал. Тогда я сказал негромко:

— Смир-рна.

Кий бросил свои объедки и стал «смирно». Крылья вверх, лапа вперед, глаза навыкат и блестят. Все как полагается. Щек, полировавший у воды когти, тоже замер.