— Не любит света. Как летучая мышь.

— Он принесет беду, — покачала головой Лара. Она дрожала. Как будто было холодно, как будто был север. — Принесет беду всем.

Я крутанул Дырокол на пальце.

— Что делать? — Лара была растеряна. — Что делать, я не знаю… Подскажи!

Я пожал плечами и протянул ей револьвер.

— Зачем? — не поняла она.

— Пристрели его. Стреляй в глаз. Там пули с сердечником из обедненного урана. Ничего не останется. Одни лохмотья.

— Не могу…

— Можешь. — Я сунул ей оружие.

Револьвер ей не шел. Я уже давно заметил, что револьвер девчонкам не идет. Пистолеты, пулеметы, мечи — да, а вот револьвер — оружие мужчины.

— Стреляй.

Она помотала головой и вернула Дырокол.

— Как знаешь, — пожал я плечами, пряча оружие в кобуру. — Мое дело подарить, твое дело разрыдаться. Теперь сама думай, что с ним будет. Это теперь твой горын.

— Мой?

— Твой. Твои проблемы.

Я обошел ящик — не хотел, чтобы он был у меня за спиной, — и погрузился в шиповник. Лара осталась на поляне. Пусть разбирается. Теперь не моя уже забота, и вообще, есть охота. Надеюсь, добрый Кипчак состряпал что-нибудь. Кашу. Или какое жаркое из лягушек. Поесть бы сейчас чего-нибудь горяченького, чая или бульона какого…

Я пробирался вокруг поляны, жалея, что у меня нет мачете — шиповник нагло цеплялся за комбинезон, пыльца с цветков лезла в глаза и в нос. Был уверен, что сейчас она меня окликнет. Девчонки такие предсказуемые. Предсказуемее их только горыны.

— Эй! — позвала она. — Эй ты, Ахиллес!

Все-таки спросит про то, что случилось с Перцем. Не утерпела.

— Ну, чего?

— Я хотела… хотела кое-что узнать…

Лара чуть помолчала, а потом все-таки спросила.

Про него. Кажется, про то, жив ли он, не убил ли я его. Не очень хорошо расслышал. Потому что я понял, что изменилось. Посмотрел на руку и понял. Рука больше не болела. Совсем.

Я подцепил бинт, принялся разматывать. Бинт присох и не сходил, я вцепился в него зубами, растянул — бинт не рвался. Выхватил нож и стал срезать его, слой за слоем.

Лара глядела на меня с испугом.

Я срезал последний слой, уронил нож.

Краснота сошла, ладонь приобрела нормальный цвет и размер.

И еще. От указательного пальца в сторону запястья шла глубокая, чуть красноватая бороздка.

Я смотрел на нее и не знал, что делать, что думать, что вообще. Больше всего хотелось смеяться. Да, смеяться.

Потому что по моей ладони… Это была не просто бороздка. Это была линия жизни.

Длинная, глубокая и двойная.