После обеда я пошла в мужское отделение, чтобы проследить, как пройдет переезд мистера Уотерса из общей в одиночную палату. Давно пора, думала я: этот страшный кашель тревожил других пациентов, но теперь мистер Уотерс не мог кашлять, и это было еще страшнее. Мокрота скапливалась и булькала в его груди. Смерть от удушья – одна из самых страшных, а если мы не примем меры, мистер Уотерс умрет именно так. Я закрыла занавеской его кровать и попыталась применить аспиратор, чтобы удалить избыток жидкости из легких.

– Мне очень жаль, что я пришла с этим жутким насосом, но, поверьте, он поможет вам, – сказала я, стараясь избежать встречи с его испуганным взглядом.

Что-то страшное сжимало его легкие, дыхание требовало невыносимого напряжения. Тяжело видеть, как человек задыхается. Однако, когда страдание становится невыносимым, приходит естественное облегчение: из-за нехватки кислорода в мозгу сознание мутнеет, и наступает физическое и умственное угасание – оно нападает быстро, как ястреб, бросающийся на добычу.

– Мистер Уотерс, мы решили, что вам будет лучше в маленькой палате. Там два окна, и можно постоянно держать их открытыми. Вам там будет намного легче дышать, – мягко произнесла я.

Он кивнул и сжал пальцами край простыни. Я одна была рядом с ним, но ощущала чье-то незримое присутствие. Видел ли он, чувствовал ли он это призрачное нечто? Боюсь, этого никому из нас не дано знать, пока не пробьет наш час.

Я позвала санитаров, и они явились с каталкой.

– Думаю, будет лучше, если мы перевезем его прямо на кровати, вместо того чтобы перекладывать сперва на каталку, а затем на другую кровать, – предложила я.

Санитарам это было сложнее, потому что так было неудобно заворачивать за углы, но они не спорили. И его удалось перевезти – очень вовремя. Подумать только, всего два дня назад он сидел в кровати, слегка наклонившись вперед. Да, он был плох: его щеки пылали, губы были синюшного цвета, а грудь беспокойно вздымалась – он дышал в четыре раза чаще нормы. Однако взгляд его был ясным, а ум бодрым, он наблюдал за происходящим в палате и за людьми вокруг. Теперь же вся воля к жизни ушла, уступив место усталости.

Я позвала младшую сестру-студентку и показала ей, как наладить подачу кислорода и использовать аспиратор. Я объяснила ей все подробности: надо сказать, техника стала куда лучше, чем десять лет назад, когда я сама училась. Поручив девочке-медсестре (она действительно была почти девочкой, с нежным пушком на коже и свежим лицом) остаться с умирающим мистером Уотерсом, я пошла за лекарствами для уколов. По пути к шкафу с «опасными препаратами» я размышляла о том, какую ответственность мы возлагаем на санитарок и студенток. Зачастую они, совсем еще дети, попадают в больницу прямиком из школы, из класса, с хоккейного поля или из спортивного зала, а мы требуем от них быть при умирающих – это работа, от которой в страхе и отвращении сбежали бы многие взрослые. Влияет ли такая близость к смерти на восприятие жизни? Несомненно, наши сестры кажутся очень бодрыми и энергичными, с неистощимой способностью к смеху. Как бы тяжела ни была наша работа, я никогда не замечала в этих медсестрах той сонной апатии и поглощенности собой, которую так часто можно встретить у молодых девушек.